Это название моей дипломной работы. Написана в 2002 году, оценена на отлично.
Я решила её опубликовать, потому что, так мне кажется, её тема в настоящее время приобретает актуальность. По сути, она посвещена революциям 1905 и 1917 года в России, ёе подготовке, проведению и итогам, итогам для народа её осуществившего.
Сейчас в России всё большую силу набирает социальная активность граждан. По некоторым оценкам, складывается предреволюционная ситуация.
Совершенно очевидно, что кому-то очень выгодно, чтобы революция в России случилась.
Это выгодно ряду наших западных "партёров". Ещё бы! Революция в стране неизбежно приводит к ослаблению её политической власти и влияния как за границами государства, так и внутри них. А это значит, что ушлые соседи могут на этом нажиться. Напомню, что после прихода большевиков Россиия навсегда лишилась Польши и Финляндии, а к уровню экономического развития, достигнутого к 1914 году, СССР вернулся тольк в 30-х. Горазо проще и выгоднее поддержать и профинансировать революцию, а потом нагреть на этом руки, чем марать их по локоть в чужой крови и проливать собственную, затеяв откытую войну. Поэтому любая революция в любой стране имеет иностранную помощь. Да-да, заграница нам поможет! С удовольствием! Поубивать друг друга....
Это выгодно определённым силам в стране, которые рвутся к власти. Дорогие сограждане, не питайте иллюзий. Как известно, из истории можно сделать только один вывод: она никого и ничему не учит. Может, хоть попытаемся усвоить этот урок? Для трезвости ума напомню пару цитат. "Революции готовят гении, делают романтики, а пользуются плодами – негодяи" - Отто фот Бисмарк, канцлер Германии, 19 век. "Революция пожирает собственных детей" Жорж Жак Дантон, казнённый революционер Великой французской революции, 18 век. Думать, что все эти навальные, удальцовы и иже с ними - такие бескорыстные идеалисты, что они хотят только блага нашей стране и ничего для себя, - большое заблуждение. Они - политики. Любой политик 2 пишет, а 3 в уме. Никому и никогда не удалось построить Утопию. Все эти красивые лозунги для читателей и телезрителей.
Да, революция - это шанс всё изменить, но, во-первых, какой ценой? Мы живём в России. "Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!" (А.С. Пушкин) Безвластие и сознание собственной безнаказанности во время революции, наложенные на бездуховность и безнравственность, которыми поражено современное российское общество, преведут к ужасающим последствиям!
В конце 20 века нам удалось практически бескровно пережить развал СССР, в этом есть заслуга советской интеллегенции, которая учла опыт гражданской войны в начале столетия. Она призывала к мирному перевороту. Но где теперь подобные интеллигенты? Да и россияне уже не такие, какими были советские люди. Всё чаще слышатся воинственные призывы. И если революция в России всё же разразится, мягко она не пройдёт, это моё ощущение. У нас только один выход попытаться всё изменить мирным, эволюционным путём. Ведь изменения нужны, и все это понимают.
Моя дипломная работа о том, как зародилась интеллигенция, как она готовила революцию, о том, откуда взялся террор, дореволюционный и после революционный, гражданская война и тоталитаризм в нашей стране. Интеллигенты и были зачинщик и организаторами революции, её идеологии и её сценария.
Хотим ли всё это повторить и кто нам даст гарантии, что после новой революции этого всего не будет?
Министерство культуры Российской Федерации
Кемеровская государственная академия культуры и искусства
Культурологический факультет
Кафедра культурологии и искусствознания
Трансформация социальной психологии русской интеллигенции
в 20-30-х годах ХХ века
в 20-30-х годах ХХ века
Дипломная работа
Исполнитель: Двойнос Екатерина Владимировна студентка группы МХК-971
Научный руководитель: кандидат философских наук, доцент кафедры культурологии и искусствознания Миненко Г. Н.
Заведующий кафедрой: кандидат философских наук, доцент Миненко Г. Н.
Кемерово 2002
Содержание
Введение
1. Генезис русской интеллигенции как социальной группы
1.1. Формирование интеллигенции как специфической группы
1.2. Особенности социальной психологии русской интеллигенции второй половины XIX века
2. Трансформация социальной психологии русской интеллигенции в пореволюционный период
2.1. Объективные факторы изменения социальной психологии русской интеллигенции.
2.2. Социально-психологический портрет советской интеллигенция периода её становления (20-30 годы XX века)
Заключение
Список используемой литературы
Введение
В данной дипломной работе рассматривается проблема становления и трансформации социально-психологических особенностей русской, а впоследствии - советской интеллигенции. В настоящее время в России ощущается дефицит такого качества как интеллигентность. Причины этой ситуации находятся в пореволюционном периоде становления России, когда интеллигенция в массовом порядке уничтожалась. Это с неизбежностью повлекло за собой её оскудение, прежде всего в «качественном» смысле. Интеллигенция к концу 1930-х годов утратила былую социальную активность, веру в свои силы, в возможность реально изменить существующее положение в стране. Во многом и сегодня она продолжает пребывать в подобном состоянии.
В отечественной научной литературе тема трагедии русской интеллигенции начала осознаваться сравнительно недавно, хотя в эмиграции об этом писали довольно много (Н.А.Бердяев, С.Л.Франк и д.р.). В некоторых исследованиях указывается на актуальность на сегодняшний день проблемы последствий для нашего общества сталинских репрессий против интеллигенции. Но целостных научных работ, посвященных изучению трансформации социально-психологических черт интеллигенции в пореволюционный период нет.
Объектом исследования в данной работе является феномен русской интеллигенции. Предмет исследования ─ процесс трансформации социальной психологии интеллигенции в процессе перехода от императорской к советской России. Цель работы ─ проследить и обозначить изменения социально-психологического портрета русской интеллигенции в 20-30 годах ХХ века. Исходя из поставленной цели, задачами в работе являются
1) выявление генезиса дореволюционной интеллигенции как социальной группы и определение характеристики интеллигентского сознания;
2) анализ объективных факторов, повлекших за собой трансформацию социальной психологии интеллигенции в 20-30 годах, и выявление конкретных изменений её социально-психологических черт.
В связи с обозначенными выше целями и задачами в дипломной работе выделяются следующие разделы.
1. Генезис русской интеллигенции как социальной группы.
1.1. Формирование интеллигенции как специфической социальной группы в России.
1.2. Социально-психологические особенности русской интеллигенции второй половины ХIХ ─ первой четверти ХХ века.
В этой главе раскрывается само понятие «интеллигенция», его специфически русское значение, становление и формирование интеллигенции в России как особого общественного слоя, важнейшие социально-психологические черты дореволюционной интеллигенции.
2. Трансформация социальной психологии русской интеллигенции в пореволюционный период.
2.1. Объективные факторы изменения социальной психологии русской интеллигенции.
2.2. Социально-психологический портрет советской интеллигенции периода её становления (20-30 годы ХХ века).
Во второй главе и её параграфах обозначается ряд объективных негативных факторов, под влиянием которых характеристики интеллигентского сознания и социальной психологии изменились.
В ходе подготовки дипломной работы были применены следующие научные методы: анализ и синтез собранной информации, метод обобщения, сравнительный метод.
В работе используется такие литературные источники, как: «Вехи», «Из глубины» ─ сборники, написанные на рубеже ХIХ-ХХ веков, в которых видные представители интеллигенции сами интеллигенты анализируют состояние современного им духовного кризиса, причины русской революции и выделяют черты, наиболее характерные, на их взгляд, для дореволюционной интеллигенции; монографии, написанные в начале века и современные, посвященные выше перечисленным аспектам, среди них труды Н. А. Бердяева, А. М. Горького, П. Н. Милюкова, А. С. Панарина, Е. А. Кирилловой, и др.; исследования русской истории и культуры И. В. Кондакова, А. Ю. Головатенко, А. В. Оболонского; материалы дискуссий, опубликованные письма, стенографические отчеты и т.п.
1 Генезис русской интеллигенции как социальной группы
Общественная польза складывается из суммы индивидуальных польз;
и ни на чём другом основана быть не может.
А. де Сент-Экзюпери
1.1 Формирование интеллигенции как специфической группы
Чтобы объяснить и понять феномен интеллигенции нужно, прежде, раскрыть само понятие «интеллигенция». Оно произошло от латинского «intelligens» умный, знающий, мыслящий, понимающий, от которого, в свою очередь, и образовалось слово «intelligentia».
Изначально в России слово «интеллигенция» употреблялось в своем этимологическом смысле, но с течением времени им стали обозначать «образованную, умственно развитую часть жителей» (по Далю), причем постепенно к этому смыслу все больше примешивался нравственный оттенок.
Впервые слово «интеллигенция» для обозначения некой группы людей было употреблено В. А. Жуковским в 1836 году в контексте «лучшее петербургское дворянство …, которая у нас представляет всю русскую европейскую интеллигенцию».
И. В. Кондаков отмечает по этому поводу, что понятие «интеллигенция» ассоциируется у Жуковского:
1. с принадлежностью к определённой социальной среде;
2. с европейской образованностью;
3. нравственным образом мысли и поведением, то есть с интеллигентностью в позднейшем смысле этого слова. (32, с.72)
В дальнейшем такое значение ещё более конкретизировалось. Вот как о специфике русской интеллигенции говорит Н. А. Бердяев: «Интеллигенция была у нас идеологической, а не профессиональной и экономической группировкой, образовавшейся по преимуществу из более культурной части дворянства, позже из сословий священников и дьяконов, из мелких чиновников, из мещан и, после освобождения из крестьян. Это и есть разночинная интеллигенция, объединенная исключительно идеями и притом социального характера».(9, с.257) То есть, чтобы быть интеллигентным, совсем не обязательно иметь высшее образование и заниматься интеллектуальным трудом. Таким образом, не совсем верно думать, что интеллигенты рождаются в семьях интеллигентов ─ это возможно, но не обязательно. Например, в семье великого русского поэта А. Тарковского родился великий кинорежиссер Тарковский, но писатель-интеллигент В. Шукшин, в смысле происхождения ничего общего с интеллигенцией не имеет, он из простого народа. Интеллигентность, в этом понимании слова, ─ это склад ума определённого рода, склонность к рефлексии.
Существует много взглядов на значение слова «интеллигенция» в России, если их суммировать, то можно выделить ряд признаков, характерных для интеллигентов в специфическом российском понимании этого феномена. Интеллигент ─ это, безусловно, человек образованный (но необязательно дипломированный специалист), и при этом нравственный, имеющий чёткие моральные принципы; это человек с рефлективным сознанием и аналитическим типом мышления, он не только смотрит в мир, и не только видит действующие в нём процессы, но и понимает, как и почему именно так происходит; это человек совестливый, болезненно относящийся к неустроенности общества, интеллигент стремится к личному участию в процессе положительного преобразования этого общества, то есть берёт на себя ответственность за происходящее. Интеллигент ─ человек гуманный и культурный в самом широком смысле этих слов. При этом в России интеллигент, как правило, оппозиционно настроен к власти (причём часто эта оппозиционность радикальна). Интеллигенция формирует иные, альтернативные модели возможного развития.
Со временем, когда такое понимание слова «интеллигенция» в России устоялось, появились слова того же корня, характеризующие это понятие: «интеллигентный», позже «интеллигент», ещё позже «интеллигентский». Ушаков и Малый академический словарь определяют слово «интеллигентный» свойственный, «присущий интеллигенции», с положительным оттенком смысла: «образованный», «культурный» [последнее в широком значении]. «Антитезой к слову интеллигентный… будет не столько невежда, сколько невежа». (17, с.8) «Когда я говорю, ─ замечает М. Л. Гаспаров, ─ мой начальник ─ человек интеллигентный, это понимается однозначно: мой начальник умеет видеть во мне не только подчинённого, но и такого же человека, как он сам .»(17, с.9)
Близкое слово «интеллигентский», производное от более позднего «интеллигент», и у Ушакова и в академическом словаре поясняется: «свойственный интеллигенту» с отрицательным оттенком ─ безволие, колебание, сомнения или радикализм, максимализм, догматизм (другая крайность). Если сравнить оба прилагательных, «интеллигентный» и «интеллигентский», то в последнем чувствуется некая фальшь. Например, «интеллигентная внешность» и «интеллигентская внешность». В первом случае внешность отражает внутреннее содержание человека, он действительно интеллигент, а во втором ─ есть подозрение, что внешность эта и поведение человека ─ вещь напускная, маска, прикрывающая иную, менее привлекательную сущность.
Последним однокоренным «интеллигенции» словом в русском языке стало слово «интеллектуал», пришедшее из французского «les intellectueles». Его еще не было в словаре Ушакова 1935 года, но оно уже есть в Малом академическом словаре 1961 года.(17, с.7) И в России это слово приобрело сразу негативный оттенок «рафинированный интеллектуал», «высоколобый интеллектуал». Это произошло оттого, что в этом слове не содержится духовно-нравственного значения. Интеллектуал ─ это только лишь образованный, умный человек.
И на Западе под интеллигенцией понимают именно умную, образованную часть общества, интеллектуалов, а духовно-нравственный оттенок смысла свойственен только для России. И в западных словарях слово «интеллигент» дается с пометкой «рус.», как специфически русское. Западный интеллектуал озадачен преимущественно своими научными, узкопрофессиональными проблемами, в то время как русский интеллигент озадачен проблемами гораздо более разноплановыми: философскими, социальными, морально-нравственными, эстетическими, политическими и т.д.
«Когда западные интеллектуалы берут на себя заботу о самосознании общества, то они вырабатывают науку социологию. Когда русские интеллигенты сосредотачиваются на том же самом, они создают идеал и символ веры.»(17, с.13) То есть западные интеллектуалы смотрят на процессы, протекающие в обществе извне, стремятся к дистанцированию от наблюдаемых процессов, а русские интеллигенты пропускают все видимое через себя, смотрят на систему из самой системы, изнутри. Интеллектуалы стремятся к объективной истине, а интеллигенты ─ к субъективной правде. Что лучше, а что хуже сказать трудно, так как обе позиции, доведенные до крайности, опасны. Стремление к холодной объективности может породить безразличие к негативным проявлениям закономерных процессов, а желание добиться правды может привести к «ломанию дров», в смысле непонимания, что у каждого правда своя и то, что хорошо для одного человека (группы, класса, народа и т.д.), то для другого ─ плохо.
И в ХIХ веке, да, наверное, и сейчас, русская интеллигенция поражала Запад своими запросами, интересами и потребностями. Интеллигенты заставляли иначе смотреть на устоявшиеся вещи, будоражили мещанское болото революционно-радикальными идеями. И «обученному обывателю [на Западе] было непонятно, что еще нужно скромному, но обеспеченному профессионалу, которому регулярно платят жалование, имеющему работу, нередко хорошую казенную квартиру и пользующемуся известным уважением в порядочном обществе».(2, с.237)
Интеллигенция в России, в принципе, начинала своё формирование как западные интеллектуалы, но из-за специфических российских условий сложилась в той форме, которую мы сейчас имеем. М. Л. Гаспаров прокомментировал это следующим образом: «Русская интеллигенция была западным интеллектуальством, пересаженным на русскую казарменную почву. Интеллигенция ─ это часть народа, занимающаяся умственным трудом, и только в силу исторических неприятностей берущая на себя дополнительную заботу: политическую оппозиционность». А, по сути, интеллигенция стала в России сознанием и совестью нации.
Существует несколько точек зрения на предмет того, когда, в какой эпохе и в какой социальной группе, классе следует искать истоки и предпосылки сложения интеллигенции как социального слоя. И.В. Кондаков всё их многообразие сводит к пяти группам.(32)
• Согласно народникам (а затем эту точку зрения разделяли марксисты) интеллигенция в России возникла в 40-х годах 19-го века. Первыми её представителями были В. Г. Белинский, А. И. Герцен и далее И. П. Добролюбов, Н. Г. Чернышевский, Д. И. Писарев и другие «шестидесятники». «Шестидесятники» внесли большой вклад в дело радикализации взглядов людей различных сословий. «Таким образом, ─ пишет Кондаков, ─ разночинское обоснование русской интеллигенции объясняет не только её отвлеченную духовность, но и знаменитую её беспочвенность, … скитальчество, отщепенство, …» Такого взгляда на происхождение интеллигенции придерживались Н. К. Михайловский, Г. В. Тихонов, В. И. Ленин.
• Вторая точка зрения связывает возникновение интеллигенции родоначальниками русской интеллигенции в России с истоками русского вольнодумия, и таким образом родоначальниками русской интеллигенции оказываются А. Н. Радищев, Н. И. Новиков, П. Я. Чаадаев. «Тем самым происхождение русской интеллигенции связывалось, во-первых, с культурным европеизмом, распространением просвещения, развитием наук, искусств и вообще с возникновением специализированных форм культуры (которых в древней Руси с её культурным синкретизмом не существовало) и их обслуживающих профессионалов; во-вторых, ─ с обретаемыми навыками религиозной и политической свободы мысли, слова, печати, тем более трудными для России, что рождались они в жестоком противостоянии политическому деспотизму и авторитаризму, традиционному и религиозно-духовному догматизму, цензурным гонениям и запретам, ─ в отсутствии сложившегося общественного мнения, традиций гражданского общества, правового государства …»
• Д. С. Мережковский и М. О. Гершензон истоки русской интеллигенции видели во времена Петра I, а самого царя считали первым русским интеллигентом, стремившемуся «по своему образу и подобию» сформировать отряд послушных его воле «птенцов гнезда Петрова». Сюда же относится традиция осмыслять успехи просвещения в России в связи с державной волей просвещенного монарха, будь то Петр I или Александр II. Такая точка зрения на генезис проливает свет на коллизию взаимоотношений интеллигенции и власти. «С одной стороны, интеллигенция регулируется властью, её деятельность мотивирована гражданским долгом перед Отечеством … ; с другой стороны ─ интеллигенция сама творит себя, а не порождена властью, она самоопределяет смысл и цели своей деятельности, связана с творчеством и распространением культуры», общечеловеческих ценностей, идеалов.., а не служит лишь интеллектуальным, культурным орудием политической воли самодержавного монарха и его бюрократического аппарата.»
• Г. П. Федотов в поисках корней русской интеллигенции заглядывал ещё дальше в историю России: во времена Древней Руси. Первыми «интеллигентами» Федотов называл православных священников. Монахов и книжников Киевского и Московского периодов древнерусской культуры. Здесь, в периоде Древней Руси, он видел пролог «пятиактной трагедии русской интеллигенции». А далее акты распределялись так.
«Царское село» ─ петровские и екатерининские придворные интеллигенты;
«Арбат» ─ салоны московских дворян, в которых спорили будущие западники и славянофилы;
«Екатерининский канал» ─ народовольцы, цареубийство, террор;
«Таврический дворец» ─ словопрения в Государственной Думе, эпоха между двух революций;
«Кремль» ─ штаб большевистского руководства советской России.
И всё-таки Г. Федотов начало русской интеллигенции видит в эпоху Петра I, а древнерусский период называет только прологом, в котором только начали складываться предпосылки к зарождению социальной группы, играющей роль сознания и генератора идей нации.
«Клерикальные» истоки русской интеллигенции раскрывают такую её особенность как подвижничество, искания «светской святости». Даже знаменитый интеллигентский атеизм и естественнонаучный материализм, как показывает С. Булгаков (а вслед за ним Бердяев и др.), ─ это ничто иное как «вера», извращенная форма религиозности, сформировавшаяся под влиянием западноевропейского Просвещения «религиозного человекобожества и сомообожения».
• Точка зрения, связанная с русским марксизмом, впитавшим в большевистском варианте идеологическую доктрину В. К. Махайского. Согласно ей интеллигенция ─ класс, враждебный революции, в то время как основой революции оказываются деклассированные элементы, люмпен-пролетариат. Интеллигенция ─ это не класс, а «прослойка» между трудящимися и эксплуататорами. Интеллигенция происходит из трудящихся, но труд интеллигентов заказывается и оплачивается, главным образом, эксплуататорскими классами (с этой точки зрения в советское время ничего не изменилось). То есть продукт деятельности интеллигенции является обманом и самообманом для трудящихся. Интеллигенция, таким образом, предстаёт в виде учёных «лакеев» эксплуататорских классов, а плоды её труда вредоносны и подлежат изъятию и исправлению, селекции. Отсюда новая роль революционной цензуры.
И, тем не менее, все исследователи сходятся во мнении, что этот слой очень разнообразный по своему составу. В нём соединились представители всех сословий общества: дворянство, мещанство, крестьянство, мелкого чиновничества, но основную часть составили выходцы из купцов и духовенства. По национальному составу разночинцы были столь же пёстрые, что и по социальному. Большинство было всё-таки русских, но не мало было и немцев, поляков, евреев, латышей, в меньшей степени прочих народов нашей многонациональной родины. Даль определяет слово «разночинец» как «человек неподатного сословия, но без личного дворянства и не приписанный ни к гильдии, ни к цеху». Именно в разночинской среде сложились все те характеристики, которыми мы теперь наделяем интеллигенцию. По словам Бердяева, «интеллигенция скорее напоминала монашеский орден или религиозную секту со своей особой моралью, очень нетерпимой, со своим обязательным миросозерцанием, со своими нравами и обычаями, и даже со своеобразным физическим обликом …»(9, с.257)
Сложение интеллигенции в отдельный субстрат завершилось в 60-х ХIХ века. И возможно сто̀ит согласиться с согласиться с точкой зрения по этому вопросу Мережковского, Гершензона и Федотова, которые видели начало этого процесса в период правления Петра I. Исходя из того образа русского интеллигента, который сложился в конечном итоге ─ интеллектуальность, прозападная ценностная ориентация, оторванность от народа ─ можно сделать вывод, что именно в петровское время появились тенденции к сложению такого слоя в обществе. Ведь как раз Петр I «в Европу прорубил окно», придал особую значимость образованию, и с эпохи петровских реформ наша синкретическая культура начала разделяться на элитарную дворянскую и народную культуру. А интеллигенция заняла промежуточное положение между этими двумя полюсами, не принадлежа до конца ни к тому, ни к другому. И такая специфическая социальная позиция давала интеллигенции возможность абстрагироваться от жизненной конкретики ровно настолько, чтобы проанализировать действительность, с одной стороны, а с другой стороны, в связи со своим местоположением интеллигенция могла вникнуть в проблемы и простого народа и привилегированных сословий.
В начале ХIХ века подъём национального сознания в связи с Отечественной войной всколыхнул российское общество. Родилась надежда на отмену крепостного права, и эта несбывшаяся надежда вылилась в конечном итоге в восстание декабристов в 1825 году. Декабристское движение свидетельствует о том, что дворянство в это время было наиболее активной частью российского общества, поскольку декабристов волновали проблемы, выходящие за пределы их узкосословных интересов. После подавления восстания идеи декабризма не растаяли в воздухе, совестливость, гражданский дух дворян-декабристов в дальнейшем концентрированно проявился в интеллигентской разночинной среде «собственно разночинная интеллигенция ХIХ века была, прежде всего, классической русской интеллигенцией. Она наследовала гражданственность еще более, чем универсальность.» И невольно вспоминается знаменитое некрасовское: «Поэтом можешь ты не быть, а гражданином быть обязан». Но русская интеллигенция нередко совмещала в себе и то и другое.
Приведенная в начале цитата Жуковского свидетельствует, что представление о том, что такое интеллигенция стало складываться уже в 1830-x годах и именно в среде передового дворянства. Но почему все же в плане завершения процесса выделения интеллигенции в отделенный социальный субстрат речь идет именно о 1860-x годах? Здесь мы видим действия очень мощных и глубинных культурно-исторических процессов. Появление в России разночинной интеллигенции связано со становлением буржуазного общества. Это свидетельство новой эпохи, которая шла на смену прежней, феодальной, пережитки которой так крепки были в стране. И чтобы понять, что же произошло и каким образом, нужно обратиться к упомянутой феодальной эпохе.
В средневековье хранителем и распространителем знаний и просвещения было духовенство. Образование было духовным, желающих приобщиться к знанию путь привел бы в монастырь. С нарастанием буржуазных тенденций, секуляризации и под влиянием идей европейского просвещения просветительскую, активную роль берет на себя дворянство. В России это произошло в ХVIII веке. С поражением декабризма в России дворянство выпустило знамя просветительства из своих рук, а подхватила его нарождающаяся разночинная интеллигенция. Интеллигенция появляется после того, как буржуазные процессы в России окончательно возобладали. Началось перемешивание всех слоёв общества, особенно оно активизировалось после реформ 1861 года. И получилось, что разночинцы вышли из тех слоёв, которые и нужно было просвещать. Отсюда понятно чувство долга интеллигенции перед народом. Разночинец, выбившийся в люди, постарается, чтобы следующие поколения лавочниковых и тоговцевых детей прошли тот же путь легче, быстрее, приобрели чувство собственного достоинства, полноценности, чем он, первый. То есть «если они будут вести себя как он, то постепенно просвещение и чувство человеческого достоинства распространится на весь народ». (17, с.12)
Из всего вышесказанного можно сделать вывод, что появление интеллигенции в России в 60-е годы ХIХ века было исторически, культурно и социально обусловленным процессом, вполне логично вытекавшим из всего предшествующего развития страны.
1.2 Особенности социальной психологии русской интеллигенции второй половины XIX века
Русская интеллигенция ─ это детище плоть от плоти русской культуры, поэтому интеллигенции присущи все характеристики (позитивные и негативные), которые имеет русская культура. И, наверное, самой главной её чертой является бинарность. Бинарность четко просматривается в менталитете русской интеллигенции. Какими бы отличительными чертами мы ни наделили интеллигенцию, всегда представится случай их опровергнуть фактами противоположных проявлений, на каждый аргумент найдётся контраргумент, на тезис ─ антитезис. Следовательно, чтобы составить более-менее адекватное представление о менталитете русской интеллигенции, нужно всегда помнить о бинарности сознания русских людей. И, как часто встречается в нашей культуре, противоположные явления имеют своим корнем одну причину.
В основе любой культуры лежит местная религия, она и закладывает основы мировоззрения, ценностных ориентиров, способа мышления народа. В России определяющую роль играло православное христианство. И именно от него идет созерцательность, рефлективность сознания русской интеллигенции.
Внутренняя, подсознательная религиозность присуща русскому народу и интеллигенции так же, как части его. Русский человек всегда и во всём ищет Истину, ищет её везде, поэтому готов к скитаниям по свету, к поискам. При этом русской душе свойственен максимализм. Русским нужно всё довести до своего логического конца, до предела, и ради этого мы готовы поступиться всем и сделать всё что угодно. И в качестве эталона выступает у нас образ святого. Святой, в русском понимании, кристально честный человек, бессеребрянник и аскет, мудрый, рассудительный и непоколебимый в своей вере. (11) Причем бессеребрянничество, скромный образ жизни ─ обязательно. В русской культуре большую роль сыграло нестяжательство. И хоть «оно не стало главным направлением православной церкви, но, быть может, именно поэтому подспудно оказывало едва ли не всё возрастающее влияние на тех, кто не хотел идти проторенным путём». (24, с.47) В русском народе крепко сидит убеждение, что материальные богатства нельзя скопить честным трудом ─ только обманом, грабежом, мошенничеством и т.п., то есть через грех. И отказываясь от стяжания, тем самым отрекаешься от греха.
И хотя православная аскеза никогда не подразумевала самоистязаний и доведения себя до экстатических состояний, но зато требовало жесткой самодисциплины, беспрекословного послушания высшим духовным авторитетом.
Это подчинение власти, иерархичность присуща русскому обществу. При этом существует огромная дистанция между народом и власть предержащими. Народ терпит все действия власти, какими бы не справедливыми и жестокими они ни были, только лишь когда терпеть уже невозможно вспыхивает народное восстание, и тогда-то припоминаются все людские мучения. Это и есть долготерпимость и гибкость, приспособляемость русского человека, который способен выжить в любых условиях. Это и есть знаменитый русский бунт, «бессмысленный и беспощадный». Но когда человек из народа попадает во власть, или хотя бы в его распоряжении оказывается незначительнейшая толика власти, но от неё зависят люди, тут же русский человек превращается в бездушного бюрократа, держиморду, для которого идея государства и его польза имеют большее значение, чем судьбы отдельно взятых людей. Известно ведь: худший господин ─ бывший раб.
Еще одна важная черта культуры ─ системоцентричность. Коллективные интересы приоритетны по отношению к личностным. И человек ценится постольку, поскольку он является частью некоего коллектива, а сам по себе индивидуум большой ценности не представляет ни с точки зрения властей, ни с точки зрения обывателей.(41) Это можно проследить в будничной жизни, например, если случится какое-то несчастье и погибнет несколько человек (3-5), узнав об этом, посторонний русский человек, облегченно вздохнув, скажет что-нибудь типа «ну, слава Богу, немного».
В общественной жизни системоцентризм проявляется в несоблюдении прав человека, в отсутствии гражданских свобод, в тенденции развития тирании во власти, в наплевательском отношении государства к проблеме, к беде одного человека (хотя это переносится на весь народ целиком), в неразработанной системе сервисных услуг.
Однако из системоцентризма вытекает и русская соборность, единение русских людей. И здесь просматривается принцип гармонии: единство в многообразии, а также присущая русским людям синкретичность, целостность, тотальность, неразделённость всего и во всём. И здесь мы снова можем вернуться и к максимализму, и к чёрно-белому мышлению русских, и к противоречивости русских проявлений (на свадьбе плачем, на поминках поём, трижды плюём через левоё плечо, стучим по дереву и тут же крестимся), и широту русской натуры: ничего не делаем в полсилы «…коль любить, так всей душой, коли пир, так пир горой». И вера в некое особое, великое предназначение русской нации ─ спасительницы мира, светоча во тьме для других народов. Но это и шовинизм, и нетерпимость к мнению, отличающемуся от собственного, часто рассуждения и доводы сводятся к формуле: «существует два мнения ─ моё и неправильное». И ни в чём не знаем меры.
Какое отношение имеет всё выше написанное к менталитету русской интеллигенции? Самое прямое. Все эти качества присущи ей вполне. И менталитет русской интеллигенции, по сути, ─ это менталитет русского народа, только он проявляется не в обыденных сферах, а в политике, социальной сфере, философии и т.п.
Интеллигенция сформировалась как узкий и в чём-то обособленный слой, и фактически основной её функцией стало генерация идей, причём по преимуществу оппозиционных, то есть альтернативных пропагандируемым властями. Несмотря на небольшую численность, интеллигенция была очень активной группой, она очень сильно влияла на общественную жизнь. Зачастую она отстаивала интересы народа (например, в случае с освобождением крестьян) против интересов небольшого консервативно настроенного слоя общества, помещиков, а также разделявшего их точку зрения дореформенного правительства.(30)
Интеллигенция, как уже было сказано в 1.1., вышло большей частью из народа, и поэтому считала его интересы своими, хотя корни долга интеллигенции перед народом уходят куда глубже, в архитипические основы русской культуры. «В типе русского человека, ─ пишет Н.А. Бердяев, ─ всегда сталкиваются два элемента ─ первобытное, природное язычество, стихийность бесконечной русской земли, и православный, из Византии полученный, аскетизм, устремленный к потустороннему.»(9, с.264) Ницше эти начала называл дионисийское и аполлоническое. Таким образом, здесь вновь идет речь о бинарности русской культуры.
И русское язычество, и православие в равной мере придавали малое значение развитию культуры, цивилизованности. Язычество ─ потому что в условиях огромных пространств страны для сплочения, всеохватности, приведения к целостности были нужнее больше удаль, риск, азарт, нежели европейская рассудительность, добросовестность и осторожный эмпиризм. Православное христианство же с его аскетизмом, как говорит Бердяев ─ «сомневалась в оправданности культуры, склонно было видеть греховность в культурном творчестве».(9, с.287) И дело здесь даже не в проповеди христианского смирения против роста гордыни, который может вызвать культурное творчество, сколько в требовании социальной справедливости. Аскетичное православие усматривало в культуре как привилегии господ вызов евангельской заповеди «блаженны нищие духом», плюс упомянутая выше традиция рассматривать нестяжательство как признак святости в народе. Отсюда несложно увидеть связь с материалистическим недоверием к культуре русского революционного демократизма.(42, с.29-30)
Вот как писал об этом С. Л. Франк: «нигилистический морализм есть основная и глубочайшая черта духовной физиономии русского интеллигента: из отрицания объективных ценностей вытекает обожествление субъективных интересов ближнего («народа»), отсюда следует признание, что высшая единственная задача человека есть служение нарду, а отсюда, в свою очередь, следует аскетическая ненависть ко всему, что препятствует или даже содействует осуществлению этой задачи … Наша историческая, бытовая непривычка к культуре и метафизическое отталкивание интеллигентского миросозерцания от идеи культуры психологически срастаются в одно целое и сотрудничают в увековечивании низкого культурного уровня всей нашей жизни».(50, с.171-172)
Бытовало мнение, что нет смысла, не нужно и даже преступно рассуждать о культуре, пока не накормлены массы, а сама культура, должна быть максимально понятна, приближенна к массам, то есть чем примитивнее, тем лучше. Русские писатели и критики десятилетиями убеждали в этом общественность, «публично сокрушаясь по поводу «избыточности» и ненужности рафинированных форм духовного производства».(42, с.31) Так почему же мы негодуем по поводу того, что марксисты объявили культуру «надстройкой» обслуживающей «экономический базис»? они всего лишь логически завершили мысль, развивавшуюся прежним поколением интеллигенции.
В своем рвении к улучшению народного существования, интеллигенция не заметила сама, как от преклонения перед народом, в котором она видела хранителя сокровищ наследия русской нации, она перешла к «народопоклонству», сделав из народа идола, и ради этого идола не скупилась не на какие жертвы.
Одной из первых в жертву народному благу была принесена любовь к истине. Так как народ в сознании интеллигентов стал высшей ценностью, то всё прочее должно было каким-либо образом служить народу, следовательно, и к истине отнеслись корыстно. «Основное моральное суждение интеллигенции укладывается в формулу: да сгинет истина, если от гибели её народу будет лучше житься, если люди будут счастливее, долой истину, если она стоит на пути заветного клича «долой самодержавие!»(15, с.3)
В дальнейшем такое вольное отношение к абстрактной философской категории «истина» привело к вполне конкретным политически выраженным результатам: аморальности, лживости, действий большевиков во власти. Ведь если истина величина переменная, а не постоянная, как должно быть при строгом суждении, то истиной можно объявить любую удобную и выгодную ложь, что с успехом и делалось при советской власти.
Да и само основание, ради которого приносились все эти жертвы, было ли достаточным? По сути, народ воспринимался как какая-то абстракция. Интеллигенция была оторвана от народа, «страшно далека» (Писарев) от него, от его реальных интересов и склонна была идеализировать его. Эта идеализация видна ещё в «Путешествии из Петербурга в Москву» Радищева, где все встреченные героем крестьяне добры, великодушны и высокодуховны, а дворяне, чиновники и другие представители неподатных сословий – порочные, низкие люди.
Бо̀льшая часть русской интеллигенции в тот или иной период жизни были эмигрантами в Европе, преимущественно в молодости, в период получения образования. В этот период они впитывали в себя европейские ценности, идеалы и философию. И Запад, они знали лучше, чем Россию, а родину идеализировали, выдумывали её. С одной стороны, издалека проблемы, существующие в России, видятся рельефнее, нежели когда живёшь в ней, но с другой стороны соотношение и реальность этих достоинств и недостатков значительно искажается. И во время пребывания за границей возникали эти социалистические, революционные утопии, которые казались так легко осуществимы. Так или иначе, выше сказанное относится к основной части выдающихся общественных деятелей – интеллигентов России: А. Герцен, Н. Огарёв, М. Бакунин, П. Лавров, П. Кропоткин, Троцкий, Тихонов, Ленин и т.д.
Только русским свойственно переводить нерелигиозную энергию в религиозное русло и всякую идею, пусть даже недоказанную гипотезу переводить в ранг догмата. В этой особенности русского менталитета и коренится радикализм нашей интеллигенции, которая не терпит расчленённости, тяготея к условности, к максимализму. «Русские обладают исключительной способностью к усвоению западных идей и учений и к их своеобразной переработке. Но… То, что на Западе было научной теорией, подлежащей критике, … у русских интеллигентов превращалось в догматику во что-то вроде религиозного откровения. Русские все склонны воспринимать тотально, или через скептический критицизм западных людей.» (9, с.258) «Русская душа стремится к целостности, она не мирится с разделением всего по категориям, она стремится к Абсолютному и всё хочет подчинить Абсолютному и это религиозная в ней черта.» (9, с.259) Интеллигенция искала Истину, но часто смешивала её субъективно с правдой.
И так вот тотально воспринимала интеллигенция каждое своё философское и социальное веяние Запада: и Шеллинга, и Гегеля, и позитивизм, и Фрейда, и Дарвина, и Ницше, и материализм, и марксизм, особенно марксизм.
Русским свойственно идеализировать всё иностранное, отрекаясь при этом от собственной индивидуальности, и поэтому часто русским интеллигентам казались модели устройства общества, созданные на Западе, универсальными, и они пытались механически перенести этот образец на специфическую русскую почву. Взять хотя бы тот же марксизм. В головах нашей интеллигенции сложились все условия для социальной революции, в то время как буржуазия в нашей стране не только не разлагалась, она только начинала к концу ХIХ века формироваться.
Это вновь подтверждает оторванность интеллигенции от народа, незнание ею реальности. Да и само по себе это народопоклонство, идея необходимости просвещения народа весьма противоречивы.
Интеллигенты готовы были положить жизнь (и не только свою) за народное счастье. Они хотели его просветить, освободить от вечного рабства, духовного в том числе, добиться для него и политических прав и свобод, и нравственных. Диапазон радикальности этих требований был у интеллигенции середины ХIХ века весьма широк: от очень умеренных славянофильских до очень жёстких Бакунинских, граничащих с анархизмом.
Но при всём при этом интеллигенция всегда гордо смотрела поверх народных голов. Считая себя элитарным слоем, она рассматривала народ как неразумное дитя, которым нужно руководить, которого нужно воспитывать. Интеллигенция считала себя особой избранной группой, своего рода мессией, и его крестом является долг народного просвещения, и лишь одна интеллигенция знает, как именно нужно просветить народ, какие идеи посеять в его чистом разуме.
Непосредственные «хождения в народ» начались в 70-x годах ХIХ века. «С 1874 года для установления контактов с народом тысячи юношей и девушек отправились в деревни и сёла России. Молодёжью двигало стремление учиться народной мудрости, желание просветить народ светом цивилизации и подготовить почву для будущей революции». (27, с.443) Своей целью народники имели пробудить народное сознание, сделать народ социально и политически активным.
В целом до 1880-х годов народническое течение было довольно таки радикальным, затем стало умереннее, и эти радикальные взгляды они несли в народ. Радикализму в России было свойственно, во-первых, отрицание различных духовных и социальных феноменов, а степень отрицания зачастую тотальна и бескомпромиссна, во-вторых, абсолютизация субъективного, индивидуализированного начала, оценка окружающего мира, исходя из своего личного единичного мнения, а отсюда невозможность объективного суждения ни о настоящем, ни о будущем, в третьих, радикальные взгляды всегда носят переходный характер.(30)
Взгляды радикально настроенной интеллигенции, а именно её имеют ввиду, когда говорят о интеллигенции второй половины ХIХ века, формировались под большим влиянием западной философии, в которой широко было распространено преклонение перед человеческим разумом и научно-техническим прогрессом как его следствием, что и повлекло за собой возникновение нигилизма, ироничного отношения к ценностям и авторитетам, деградации морали и нравственности и развитие индивидуалистических, самоцентричных воззрений нашей интеллигенции. Всё это вместе взятое действовало разлагающе на крестьянство.
Но, вместе с тем, нельзя принимать роль интеллигенции в деле просвещения народа. Интеллигенты, действительно, много сделали в этой области. Причём «народ» здесь нужно понимать максимально широко.
Интеллигенция несла взгляды на личную моральную ответственность за выполненную работу. Герой одноимённой повести М. Горького «Коновалов» выразил эту мысль так: «Каждый человек сам себе хозяин, и никто в том не повинен, ежели я подлец!» Интеллигенты принесли собой новый образ поведения человека ─ культ естественности, простоты, искренности, подчеркнутое отрицание светской вычурности и деланного участия (даже прислуге говорили «Вы» (30, с.9)). Интеллигенты сделали многое для поднятия статуса женщины в нашем обществе. Женщины пришли в политику, в общественное движение (Вера Засулич, Надежда Крупская, Мария Спиридонова и др.)
Все эти и многие другие вопросы были намечены и обсуждены радикалами уже в ХIХ веке. 1840-1860 годы можно назвать прологом революционного движения в России. В это время было заложено идейное основание, на котором в дальнейшем и была выстроена, камень за камнем, здание русской революции. Радикальная группа была всегда в авангарде общественного развития. Они выдвигали немыслимые, невыполнимые в тех условиях требования, но этим, а также своими действиями (вплоть до терроризма), радикалы не давали существующему порядку закостенеть, они заставляли его меняться (но не всегда в лучшую сторону).
Осознание своей роли, своей миссии вкупе с разъедающими основы из поколения в поколение нигилизмом и человеконтричными установками (индивидуализмом) постепенно вылилось в самообожание интеллигенции. И на народ она смотрела сверху вниз как на тяготеющий к мещанству в моральном смысле народ. Такое мнение о народе было связано с тем, что народ в ХIХ веке (как, впрочем, и ныне) представлял собой довольно-таки пассивную, косную массу. «Если для большинства интеллигентов очень важна свобода говорить и писать всё, что им хочется, то для простого народа это право практически не представляет никакого интереса.» (46, с.169) У основной части народа запросы куда более скромные, они не простираются дальше элементарного материального достатка и душевного комфорта в жизни, а не это ли и есть мещанские потребности в жизни?
По идее, цель улучшения морали народа, несомненно, очень достойна. «Мещанин» стремится к своему личному выживанию и, желательно, к процветанию в этом мире. То есть, выражаясь просто, каждый такой «мещанин» тащит одеяло на себя. И если бы в мире существовали одни мещане, они растащили бы его по кусочкам, лишив целостности, то есть они бы его уничтожили. Следовательно, в мире должен существовать кто-то, кто являлся скрепляющем звеном этого мира, кто бы думал не только о себе, но и о выживании человечества как вида. Этим «скрепляющим звеном» и является интеллигенция. Так как она мыслит категориями более общими, чем обычно оперируют в быту: свобода, совесть, долг, честь, право и т.д., ─ она видит, то есть, стратегическую необходимость в отказе, в жертве материальными ценностями в пользу гуманитарных. И это свойство можно отнести и к прежней, дореволюционной, интеллигенции и к современной.
И получается, что с одной стороны, интеллигенция искренне пытается помочь, просветить народ, развить в нём большую нравственную чуткость. Но стремится это сделать весьма скверным образом: возвышая народ до себя, навязывая всем остальным субкультурам общества собственную картину мира, сделать из каждого человека своё упрощенное подобие ─ «нечто вроде маленького несовершенного интеллигента»(46, с.169)
А с другой стороны, интеллигенты, эстетствуя в упоении своей элитарностью, брезгливо зажимая нос (особенно различные поэты), презрительно говорят о грубом, неотесанном народе говоря и о жадных, бездушных мещанах.
К началу 1880-х годов (и особенно после цареубийства 1 марта 19881 года) внутри самой интеллигенции начинаются изменения во взглядах. В этом и уникальность интеллигенции как социальной группы, что она способна сама себя регулировать, развивать самосовершенствовать. Интеллигенция сама себя порождает и самоопределяет.
Русская интеллигенция никогда не была целостным явлением, в ней всегда были противоречия, полярные течения, поэтому отождествлять всех интеллигентов с радикалами неверно. Существовало всегда и либеральное, умеренное, можно даже сказать, консервативное крыло интеллигенции. Рядом с Герценым, Бакуниным, Писаревым, Лениным жили, работали, оказывали не меньшее влияние Достоевский, Толстой, Трубецкой, Флоренский, Бердяев.
В 1880-х годах и далее независимо друг от друга Волынский в цикле статей, в дальнейшем объединенных в книге «Русские критики», В. Розанов в цикле статей о наследстве 60-х ─ 70-х годов («Московские ведомости» 1891-1892 годов) и Д. Мережковский в публичной лекции «О причинах упадка и о новых течениях русской литературы» (1892 год) поставили вопрос об ограниченности политических и нравственных идеалов интеллигентов «шестидесятников», общественности их материалистической и атеистической философии, представляющей человека не целью, а средством общественного развития. Критикуемые с точки зрения «вечных истин» взгляды позднего Белинского; Чернышевского и Добролюбова, Писарева и др., слывших в общественном мнении мучениками в борьбе за идею, за освобождение народа, считавшимися новаторами-вольнодумцами, предстали опасными упрощениями и заблуждениями. (32)
Именно с этих пор берёт начало традиция рассматривать интеллигенцию как своего рода интеллектуальное «сектантство». То есть принадлежность определялась, преимущественно, исходя из идеологических критериев, неотъемлемыми признаками интеллигентов считались фанатическая одержимость социальными идеями, стремление к переустройству мира в духе книжно-утопических идеалов, готовность к личным жертвам во имя народного блага.(32)
Апогея эта тенденция в негативном сознании русской интеллигенции достигла в сборнике «Вехи» (1909). Притом, что авторы сборника сами были представителями русской интеллигенции, они отделяли себя от неё и различали «типичных интеллигентов» (левых радикалов) и высокодуховных интеллектуалов.
Примечательно, что одна половина интеллигенции критикует другую половину и открещивается от неё. Но дело, в общем-то, не в том, что одни леворадикальные «интеллигенты», а другие «высокодуховные интеллектуалы». Как явление и те и другие качественно однородны, но, так сказать, с разным знаком. Думается, что представители этих групп принадлежат двум полярным течениям в русле русской интеллигенции, так называемое «богоискательство» и «богостроительство», которые сложились к концу ХIХ века. Это, опять-таки, проявление бинарности русского менталитета. Оба эти течения проистекают всё из того же поиска Истины русской душой, но они принципиально расходились во мнениях по поводу того, каким путём можно придти к Истине. «Богостроители» выбрали путь непосредственного действия, «строительства» и с необходимостью взяли своей платформой материализм, а «богоискатели» считали, что прежде, чем действовать, нужно разобраться в причинах духовного, идейного кризиса, который захватил российское общество, а уже потом воплощать всё это в жизнь. Они были мыслители, а не деятели.
На первый взгляд может показаться, что вторая точка зрения более логична и продумана, но нельзя обвинять богостроителей в поспешности. Беда нашей российской истории в том, что веками скапливались проблемы, которые никто не хотел решать (например, освобождение крестьян, модернизация общества, в конце концов, конституция и т.п.), «богоискатели» думали о высших материях, власть правительства была реакционна и консервативна, так что о насущном хлебе могла подумать только эта часть интеллигенции. Выше было сказано, радикалы заставляли наше общество постоянно двигаться, и это так. Они, иной раз, оставались единственными способными на конкретные действия в стране. И они совершали их, только действия эти, порой, не отражали и не приближали желаемое событие. Так, в конце ХIХ ─ в начале ХХ века была широко распространена практика террористических актов. Но разве они улучшили положение народа в стране, его благосостояние?
Также не сто̀ит резкого различия между интеллигентами-реформистами и интеллигентами-революционерами, так как многие интеллигенты, начинавшие в молодости с яростных нападок на бюрократию и самодержавие с возрастом приходили к пониманию необходимости более лояльной оппозиционности властям. Но, тем не менее, оппозиционность была отличительным признаком интеллигенции средины ХIХ ─ начала ХХ века.
«Некоторые интеллигенты (в особенности либеральные земцы) признавали возможность конструктивного сотрудничества с властями. Но взаимное недоверие государства (которое часто предпочитало репрессивные меры компромиссу) и либеральной интеллигенции (которая обычно предъявляла властям неприемлемые для тех требования и не слишком ценила незначительные уступки), ─ это недоверие, переходящее в отчуждение, во многом определяла конечную неудачу планов мирного преобразования общества.»(18, с.227)
Но не нужно однозначно рассматривать противостояние власти и интеллигенции, как столкновение «тупых» бюрократов и «образованных» интеллектуалов. Среди чиновников было немало образованных людей с прогрессивными взглядами на государственное управление, С. Ю. Витте, например. Зачастую же радикалы-интеллигенты не блистали профессиональной подготовкой и знакомством с сокровищами мировой культуры. (Общеизвестно отрицательное отношение В.И.Ленина к культуре.) (18) К тому же сам по себе радикализм не встречал особо сильного противодействия. Более того, он вызывал сочувствие и поддержку у людей, против которых был направлен, то есть у властей.(30)
Наверное, нигде так не проявляется бинарность сознания русской интеллигенции как в отношении её с властью. Это выражалось в том, что интеллигенция и власть изначально одновременно и противостояли друг другу и сотрудничали. Такое явление советский исследователь интеллигенции, диссидент, В. Кромер назвал «феномен двойного сознания русской интеллигенции». Точнее не скажешь.
В России интеллигенция традиционно сложилась как оппозиция власти, Эти идеи во второй половине ХIХ века в основе своей были социалистическими, демократическими, либеральными, большей частью радикального толка. Интеллигенция всячески критиковала власть, называя её косной и неповоротливой.
Извечная оппозиционность интеллигенции играла негативную роль. «Критический взгляд из-за ограды ─ ситуация развращающая: критическое отношение к действительности грозит стать самоцелью.» (17, с.11) Такая позиция порождала цинизм и нигилизм. Они из поколения в поколение предавались в русской интеллигенции и, в конце концов, стали неотъемлемой частью её сущности, вытравляя остатки надежды на добро, на справедливость, дискредитируя всякие авторитеты. И в этом своём циничном нигилизме интеллигенты доходили практически до состояния мистической экзальтации, до любования злом и призываний к разрушениям ради них самих, воспевания их. Чего только сто̀ит бакунинское: «Страсть к разрушениям есть страсть творческая». (27, с.446)
Так как интеллигенция была всегда отдалена от реального социального дела, от государственной политики, политика была перенесена в литературу и философскую мысль. По всей видимости, именно этим объясняется рассвет русской философии и литературы во второй половине ХIХ века. Литература приобрела колоссальное значение в жизни российского общества. Практически все русские интеллигенты были в той или иной степени литераторы. Именно в литературе шла настоящая жизнь, разворачивалось противостояние всех интеллигентских направлений, а также государства и интеллигенции. Но государственная власть далеко не всегда была склонна вести литературную полемику, доказывая свою правоту, чаще своё мнение она выражала посредством цензурных санкций. И всё-таки писатели и литературные критики были в России ХIХ─ХХ веков властителями дум, если только вспомнить, какое в своё время влияние оказывали Белинский, Герцен, Толстой, В. Соловьёв, Бердяев, то не согласиться с этим невозможно.
Литература, книги имели огромное влияние на процесс формирования интеллигенции. Это был «невидимый колледж» (24, с.53), который устанавливал невидимые связи между людьми. Некрасовский «Современник», например, сыграл решающую роль в становлении, сплочении и сохранении русской интеллигенции в соответствующий период её истории. «В России в условиях жесткой цензуры государства и церкви, всегда сохраняют первостепенное значение формы личного устного общения, как и взаимной переписки и переписывания, неразрешенных в печати текстов».(24, с.53) Хочется особо отметить, что в России в рассматриваемый период не было большой проблемы с распространением неразрешенных иностранных произведений, в связи с тем, что всё образованное население свободно читало на иностранных языках, книги не нуждались в переиздании на русском, их подпольно провозили через границы и распространяли в стране.
Кроме литературы общению и сплочению интеллигентов помогали учебное заведение, рабочее место, различные кружки и т.п. Вспомним пушкинский лицей, университет для Герцена, Академию наук, кружок Петрошевцев … Безусловно, студенты играли не малую роль в интеллигентской жизни. Студенчество второй половины XIX века было очень активным (в противовес современным российским студентам), они не боялись открытого противостояния с властями: своими вузовскими, городскими и т.д. В конце 1850-х – начале 1860-х годов в Московском университете студенты нелегально издавали рукописный журнал, газету и листки под названием «Живой голос», «Свой звонок», «Искра» и «Изобличитель», где местное начальство и университетские порядки подвергались резкой критике. Имели место попытки организации тайных политических обществ с целью подготовки крестьянской революции и осуществления в России всеобщего переворота.(30, с.22)
Как уже было сказано выше, интеллигенция в России всегда была отстранена от непосредственного управления государством. И если вдруг для интеллигента представилась возможность войти в государственные структуры, он становился перед выбором: заняться реальным делом, но при этом потерять статус интеллигента, или же остаться интеллигентом, но без возможности влиять на процессы, текущие в стране. И эта дилемма всегда была очень жесткой, компромисса здесь быть не могло, потому что приобщение к власти воспринималось интеллигенцией только как переход на сторону противника. И придя во власть, нужно было принимать те правила, которые она предлагала.
Интеллигенции всегда казалось, что она может просветить власть, сделать её гуманнее, демократичнее, но ни одному поколению русских интеллигентов этого сделать не удавалось. Государственные чины смотрели на интеллигенцию с позиции практического использования. Они никогда не собирались с ней сотрудничать наравных, советоваться, прислушиваться к ней. И многажды в российской истории интеллигенция обманывалась, но каждый раз вновь и вновь она надеется на лучшее, но обманывается вновь и вновь.
Власть же ищет этого взаимодействия потому, что стремится к господству в интеллектуальной сфере общества, ей нужна унификация разнообразных точек зрения на мир, приведение к одному знаменателю (выгодному ей) всех существующих картин мира. Она делает акценты на нужных ей аспектах и тем самым управляет массовым сознанием. Порождает же различные взгляды на мир интеллигенция, поэтому власть старается (часто методом кнута и пряника) заполучить интеллигенцию себе в союзники, чтобы держать под контролем производство идей.
Поэтому же такое пристальное внимание уделяет этому вопросу? Казалось, что может быть опасного в философии, в абстрактных идеях? На самом же деле, всё здесь гораздо серьёзнее, чем может показаться на первый взгляд. Ни какая война не начиналась только из-за материальных противоречий. Из-за денег, например, может подраться относительно малая группа людей, а война, вовлекающая в боевые действия массы, начинается тогда, когда противоречия выйдут за рамки материальных в сферу идей: философию, религию и т.д. Здесь можно привести в пример и средневековые крестовые походы, и Вторую мировую войну, и нынешнюю войну в Чечне. Вооружившись нужной идеей можно завладеть умами целых народов и заставить их повиноваться, делать любые безумства. Поэтому они опасны.
Власть и интеллигенция в России нужны друг другу, и интеллигенция нуждается во власти ничуть не меньше, чем последняя в интеллигенции. Власть «является для неё важным источником моральных ценностей. Если интеллигент служит власти, он черпает силы в том, что служит обществу и жертвует для него иными своими талантами. Если интеллигент противостоит власти и критикует её, он высокоморален, поскольку «всё то, что делает власть ─ аморально», следовательно, беспощадная её критика ─ моральна. Поэтому, чем более сатанинской, жестокой и беспощадной является власть, тем выше моральный авторитет интеллигенции». (46, с.183)
По сути, борьба с властью, влияние на неё ─ главное дело в жизни каждого русского интеллигента. Не было бы власти, государства, не с кем было бы бороться. Да и сама интеллигенция как социальная группа есть порождение этой самой деспотической российской власти, с виду европейской, а по существу ─ азиатской.
Власть и интеллигенция в России кровно взаимосвязаны. Все идеи, которые ныне власть проводит в жизнь, прежде были выработаны интеллигенцией. Пополнение кадров властных структур часто идет путём вербовки их из интеллигентов, которые таким образом меняют политическую ориентацию. А власть, получается, ─ это порождение интеллигенции, и интеллигенция это знает, но предпочитает об этом пореже вспоминать или делает вид, что она ни при чём.
Но, конечно же, нельзя забывать о роли народа в государстве, именно, управлять и влиять на него борются власть и интеллигенция. Реальная расстановка сил в государстве зависит, от того, в каком отношении находятся между собой власть, интеллигенция и народ. Как частицы в атоме, они взаимосвязаны, и при этом могут взаимопритягиваються и взаимоотталкиваються.
«Нельзя забывать об оценке русской интеллигенции, ─ писал Г. П. Федотов, ─ что она целое столетие делала общее дело с монархией. Выражаясь упрощенно, она целый век шла с царём против народа, прежде чем пойти против царя и народа (1825-1881) и, наконец, с народом против царя (1905-1917).» (49)
Преобразования Александра II внесли много нового в духовную, политическую и экономическую жизнь российского общества. И тем не менее, как раз в этот период правления «царя-освободителя» происходит резкое разделение интеллигенции на проправительственную и оппозиционную. Царь-либерал последовательно реформировал самые основы российского государства, и несмотря на это интеллигенция переходит на жесткие непримиримые позиции.
Но кажущаяся загадочной ситуация на самом деле вполне проста и не единожды повторялась в российской истории. Здесь опять проявилась бинарность и тотальность русского сознания. Власти из существующих альтернатив развития выбрали одну и отвергли другую. И носители другой картины мира тут же стали оппозиционерами и начали готовить новый переворот. Те же интеллигенты, которые пришли во власть, вытеснили сторонников других точек зрения. Так, правовед Чичерин, сторонник реформ Александра II, резко осуждал ригоризм оппозиционной интеллигенции, обвинял её в политической незрелости и противодействовал её требованиям, как ему казалось, «преждевременного» введения конституции.(46)
Реформы Александра II способствовали оформлению независимого общественного мнения: активизировалась публицистическая деятельность, возрос интерес к общественно-политическим изданиям, в которых активно обсуждались социальные проблемы, и в это обсуждение вовлекались прежде безмолвные классы. Предварительная цензура, ослабленная в 1865 году и восстановленная в 1870-1880 годах, не могла помешать этому процессу.
Россия, русская культура в XIX веке, таким образом, приобщалась к западноевропейским культурным традициям, вовлекалась в мировой процесс, не теряя при этом своей самобытности. Российские учёные, писатели, артисты признавались за рубежом (часто именно там к ним приходила известность, а уж потом на родине), вносили большой вклад в развитие европейской цивилизации, научно-технического прогресса. Наука в конце XIX века входила в жизнь обывателей, приобретала общенациональное значение. Она давала множество невиданных ранее возможностей, но и таила неведанные прежде опасности, порождала новые проблемы для человечества.(18)
Во второй половине XIX века, в начале ХХ-го существенно изменилось сознание людей. Большую роль в этом сыграл научно-технический прогресс, под его влиянием отдельная человеческая жизнь всё больше теряла значение можно выделить несколько важнейших открытий, которые бесповоротно изменили мир в XIX веке.
Открытие в конце 1850-х годов естественного отбора представило впервые в истории живую материю как целостное, «потому что всё живое на Земле есть звенья единого процесса эволюции». Это открытие превратило человека из существа, сотворённого богом, в произошедшего от обезьяны, что, конечно же, снизило и интерес к нему, и его ценность. З. Фрейд показал, что человек – это животное. Открытие Д. Менделеевым в 1869 году периодической таблицы химических элементов заставило посмотреть на человека и на материальные ценности в мире, как на комбинацию элементов, чем уничтожается романтическое и благоговейное отношение ко всему этому. К. Маркс первым взглянул на развитие истории как на единый процесс последовательной смены общественных формирований, таким образом, человек из цели развития превращается в средство. Начиная с эпохи Возрождения, человек стоял в центре мироздания, «был мерой всех вещей и точкой отсчёта, теперь он превратился в несомого жизненным потоком, движимого объективными законами развития», независимыми от него. Ф. Ницше воскликнул: «Бог умер!» и был прав, в мире восторжествовали материальные приоритеты, а люди стали пешками, статистическими единицами учёта массы населения. Все эти открытия многократно увеличили интерес к окружающему миру, но обесценили ценность человека, перевели приоритеты с внутреннего мира на внешний.(51)
Очень сильно повлияла на мировоззрение людей Первая мировая война. Она перевернула все надежды и убеждения человечества, подорвала веру в прогресс, в гуманизм, сорвала покровы лицемерия с европейской цивилизации, и обнаружились алчность, зависть, духовная убогость. Волна пессимизма и разочарования накрыла Европу. Не оставила она и Россию. Начало войны было встречено с воодушевлением и патриотизмом, но по мере того как война приобретала затяжной, позиционный характер, в стране всё больше нарастали безысходные настроения. Обострило ситуацию всё ухудшающаяся политическая обстановка в стране.
Хотя внутренняя жизнь в стране выглядела двояко. В сфере культуры, творчества, интеллектуальства конец XIX – начало XX века – это эпоха Серебряного века. Бурный расцвет переживает русская словесность (А.Блок, Н.Гумилёв, В.Хлебников, А.Белый, Ф.Сологуб, Б.Пастернак и т.д.), живопись (В.Васнецов, А.Бенуа, И.Репин, В.Суриков, И.Левитан, М.Врубель и др.), музыка (С.Рахманинов, Скрябин, Стравинский), театральное искусство (Дягилевские сезоны). Несомненных успехов достигает университетское и начальное образование, книгоиздательское дело, развивалось меценатство, что способствовало постепенному формированию новой культурной среды.(18)
«Никогда ещё не было столь большого наплыва в университеты, на частные курсы, в библиотеки; никогда не было такого количества кружков, посвящённых самоопределению в области философии, эстетики, социологии, религии. Никогда не было столь большого числа поклонников Канта, Авекариуса, Ницше. Читатели Риля, Когена, Маркса с горячим увлечением сидят над Соловьёвым, прислушиваются к Мережковскому. Лично по опыту знаю я умственную лабораторию некоторых кружков молодёжи. Умственное движение явно крепнет, культурный уровень повышается.»(3, с.329)
И всё это на фоне «усталости века». Весь XIX век прошёл под знаком гражданственности, патриотических идеалов, к концу столетия интеллигенция пришла к выводу, что эти идеалы себя не оправдали. Вдобавок к этому, всё более явным становилось крушение гуманизма. И как ответная реакция на эти процессы в социально-культурной обстановке возник всплеск индивидуализма. Отрицание общественных проблем, гражданственности, политики – неприятия всего окружающего мира. И как следствие погружение в субъективизм, мистику. Этим и объясняется небывалый подъём творчества.
Это было следствие глубочайшего идейного кризиса, поразившего российское общество. Мыслящие люди понимали, что страна находится на пороге больших событий. Старый общественный уклад изжил себя и больше существовать не мог. Но как жить дальше, куда идти, точно никто не знал. Отсюда и начались в обществе брожения. Осмыслением этих проблем занялась русская философия. В.Соловьёв, И.Бердяев, С.Булгаков, многие их оппоненты и единомышленники искали ответ на эти вопросы, а также на вечные вопросы о смысле истории, сущности добра и зла, о свободе необходимости. С новой силой вспыхнул давний спор славянофилов и западников, национальные и православные традиции переплетались с идеями, почерпнутыми у европейских философов (и современных, и средневековых). Возрождается отечественное богословие. Эти проявления, выходившие из интеллигентской среды, можно с полной уверенностью отнести к богоискательскому течению в русской интеллигенции конца XIX века, упомянутому выше.
Политическая и социальная сферы в государстве остро нуждались в переустройстве. Но в течение первого десятилетия царствования Николая II больших изменений не произошло. Самодержавная власть монарха, фактическая бесконтрольность чиновников и отсутствие представительных органов на общественном уровне – эти архаичные черты государственного устройства вызывали справедливую критику, оставшуюся, однако, без практических последствий. Николай II долго предпочитал совершенствовать старый механизм, ничего в нём принципиально не меняя.(18, с.136) Такая позиция царя получала поддержку многих министров и всячески ими поддерживалась. Так, министр внутренних дел В.К.Плеве считал реформы ненужными.
И такое неумение и нежелание властей своевременно реагировать на насущные потребности страны вело к радикализации воззрений русской интеллигенции. Традиционная оппозиционность приобретала всё более ярко выраженный радикальный характер. Социалистические и революционные настроения захватывали всё большие массы населения. Идеи марксизма приобретали популярность с невероятной быстротой. Одними идеями сыт не будешь, и на пустой желудок плохо думается о возвышенном, а марксисты демагогически спекулировали на людских нуждах, приобретая политические очки. Потому и произошла сильнейшая активизация материально ориентированного богостроительного крыла интеллигенции.
Но, к сожалению, с расширением в количественном аспекте произошло, если можно так сказать, ухудшение в качественном. По мнению Бердяева, «интеллигентское мещанство» – косный, консервативный, полуобразованный революционно настроенный, низкодуховный и циничный слой. «Раньше юноши и девушки и сознательные верхи народа шли у нас в революцию, спасаясь от обывательщины …, и в этом было что-то аристократическое. Теперь обывательский революционизм распространяется как эпидемия, «левость» стала новой формой обывательской пошлости».(7, с.57-58)
Революционность вошла в моду, стало как-то неприлично не быть оппозиционером. Но бо̀льшая часть таких новоиспеченных «революционеров» воспроизводили только внешние признаки, не вдаваясь в суть. Они повторяли расхожие фразы, усваивали лексикон революционеров, подражали внешнему облику своих лидеров и почитали себя после этого настоящими борцами за «свободу, равенство и братство». «Всего неприятнее, – замечал Бердяев, – самодовольство этой интеллигенции, её крикливость, отсутствие благородной скромности.» (6, с.71) Эта интеллигенция стала в плохом смысле консервативной, полной предрассудков, превратилась в крайнюю противоположность правящей верхушки, столь же нетерпимой.
Наиболее распространёнными оппозиционными идеологиями на рубеже веков были социализм и либерализм. Для многих людей того времени характерно причудливое сочетание во взглядах обеих идеологий (например, у П.Б.Струве, А.Н.Бердяева, С.Н.Булгакова, С.Л.Франка, М.И.Туган-Барановского). Но органическое объединение этих двух систем взглядов невозможно, так как принципиальное различие либерализма и социализма состоит в том, что первый исходит из приоритета личности, а второй подчиняет её коллективу, обществу, классу и т.п.
Исходя из системоцентричности российского общества, нетрудно догадаться, какая идеология, в конце концов, возобладала – естественно, социализм, точнее её марксистское направление. Влияние марксизма в России было так велико, что его испытал, наверное, каждый человек в стране, существовал даже умеренный, так называемый «легальный» марксизм. Но постепенно, с течением времени напряжение в обществе всё нарастало, а вместе с ним и радикализм и его сторонники. Даже из названий расколовшейся РСДРП ясно это. «Большевики», ярые, непримиримые максималисты, в количественном отношении превосходили более спокойно настроенных «меньшевиков».
Обаяние марксистских идей было так сильно, речи ораторов о «революционном творчестве масс», были так красивы, что массы людей попадали под власть этих идей, часто не понимая того, какие результаты на практике может принести воплощение этих призывов в жизнь. Откровенное зло казалось благом, а революционный переворот – лёгким, бескровным и быстрым.
В этом случае стоит вспомнить взгляды Максима Горького времени до первой революции. Во-первых, Горький обвиняет во всех смертных грехах русскую интеллигенцию, называет её мещанством, отрицает её заслуги перед русской культурой. Горький утверждает, что интеллигенция окончательно отдалилась от народа, все связи порваны и восстановлению не подлежат. Все надежды он возлагает на простолюдинов, на пролетарские массы. И только в коллективе видит способность созидать и творить. При этом Горький понимает под творчеством масс любое проявление их жизнедеятельности. Он убежден, что все действия масс история оправдает.(19)
И. В. Кондаков так прокомментировал эту дореволюционную позицию Горького: при таком взгляде становится уже неважно идёт ли речь о социальном протесте или уничтожении памятников культуры, о насилии как средстве исторических преобразований или о терроре … Всё оправдывается будущими социальными и культурными свершениями социализма, ведь массами, прежде всего пролетариатом, будет создана принципиально новая культура – новая поэзия и литература, новая философия и мировоззрение, – это будет классово «чистая» культура, коллективистская по природе.(33, с.459)
К сожалению, в своих суждениях Горький был не одинок, он разделял позицию будущего теоретика Пролеткульта А. А. Богданова. Такие идеи привели, в конечном счете, к торжеству безымянности, обезличенности творчества. У Ленина взгляд на творчество был подобный. Он называл революцию «праздником трудящихся».
Однако первые же революционные события 1905 года развеяли утопические мечтания многих русских интеллигентов-»богостроителей», Горького в том числе. Революция показала себя наяву, в действии, а не в голове. И оказалось, что реальность не так красива, как слова о ней.
Произошло разочарование и отрезвление и Горький свою точку зрения меняет на почти диаметрально противоположную. Он задаётся вопросом, какие силы нужно развивать в первую очередь, чтобы возродить Россию? И приходит к выводу, что – интеллектуальные, а интеллигенция должна принять в этом самое активное участие, взять на себя эту обязанность духовной помощи народу. Теперь Горький болезненно реагирует на непонимание между интеллигенцией и народом, так как народ, по сути, никогда не видел принципиального различия между господами и интеллигентами. Горький видел, как такое мнение внушается массе различными демагогами.(19)
Разочарование в русском народе было свойственно многим интеллигентам. Революция показала, что людьми управляют страсти, низменные инстинкты, а не передовые, пусть даже революционные, убеждения. В связи с протекавшими на рубеже веков культурными процессами, главной движущей силой на арене истории стала не личность, а масса. В России активизировалась урбанизация. Люди из сельской местности приходили в город, но зачастую не могли полноценно устроить свою судьбу, превращаясь в маргиналов. Маргиналы – это люди, которым «нечего терять, кроме своих цепей», они разочарованны в жизни, ничему не верят, чувствуют себя несправедливо обиженными, обделёнными судьбой и более богатыми людьми. «Ко всему готовы, ничего не жаль.»
Маргиналы в силу своего такого настроя и невежества очень восприимчивы к нереальным посулам, обещаниям «золотых гор» и т.п. сам по себе маргинальный слой аморфный, но если найдётся сильный лидер, который будет способен объединить, сплотить маргиналов в единое движение, они могут стать серьёзной силой. А, помня о том, что долгие века русский народ был несвободен и пассивен, легко сделать вывод, что в нём не могло сформироваться уважение к личности. Русский народ не приучен к демократическим свободам и правам, у него нет чувства гражданского долга, уважения к чужой собственности, он не дорожит жизнями отдельных людей. Поэтому маргиналы живо откликались на призывы типа «Грабь награбленное!», воспринимая их как восстановление справедливости.
При умелом руководстве маргинальное движение можно перевести в тоталитарное русло. «Тоталитарным принято называть движение, направленное на полное уничтожение существующего общественного строя и его замену идеально справедливой социальной организацией»(18, с.139) В условиях идейного кризиса, неуверенности в завтрашнем дне и материальных трудностей тоталитарное движение может привлечь в ряды очень много людей. Во главе становится тоталитарная партия, которая способна сплотить вокруг себя разрозненные группы маргиналов. Для тоталитарной партии характерны централизм, жёсткая субординация, иерархическая структура, беспрекословное исполнение решений вышестоящих партийных органов. Обычно подобную партию возглавляет пользующийся непререкаемым авторитетом вождь, так как идея в нём персонифицируется. Внутри партии исключено столкновение мнений, борьба взглядов, потому что всякое несогласие с официальной точкой зрения воспринимается как преступление, как святотатство.
Тоталитарная партия – всегда партия революционная, так как она стремится к кардинальному переустройству общества. Идеология тоталитаризма призвана увлечь массы на борьбу за разрушение «старого мира», убедить их в справедливости нового порядка и оправдать сначала революционное, потом государственное насилие над противниками. Следовательно, система взглядов предельно проста и выражается в форме лаконичных понятных лозунгов-призывов и обязательно в социалистическом ключе. Таким образом, тоталитарная идеология – это идеология социалистическая, революционная и государственная.(18)
Революционные организации подобного типа появились в России ещё во второй половине XIX века, это были «Народная расправа» (1847-1882), «Народная воля» (1879-1883). В тот период только начинали складываться предпосылки для массового разрушительного движения, с помощью которого революционеры могли бы обеспечить себе успех. В начале XX века же целые социальные группы были психологически готовы к силовому разрешению общественных противоречий, и неспособность правительства делать необходимые уступки, учитывать настроение подданных способствовала даже в большей степени революционизации крестьян, рабочих и служащих, чем пропаганда эсеров, эсдеков и анархистов. А экономический кризис 1900-1903 годов, неурожай, неудачи в войне с Японией только ускорили социальный взрыв. Большевики сделали ставку на маргиналов и не ошиблись. Их партия была организованна по тоталитарному принципу, а развитие событий в стране играло им на руку и только упрочивало их положение, усиливало влияние.(18)
Но, несмотря на всё выше перечисленное, «бродилом русской революции» (Бердяев Н.А.) был не народ, а русская интеллигенция, именно она подготовила почву и посадила в народе семена революции, которые не преминули взойти. И революция 1905-1907 и 1917 года были интеллигентскими, хотя их усиленно пытались представить рабоче-крестьянскими. Даже партия социал-демократов (РСДРП), называя себя «рабочей» состояла по большей части из интеллигенции. Поэтому и тон революции задавала интеллигенция. Год от года радикализация в обществе нарастала, противостояние «богоискателей» и «богостроителей» переросло в конфликт. Страна разделялась на своих и чужих. «Кто не снами – тот против нас» – вот лозунг тех дней.
Буйные ветры, дувшие в России, приносили и на Запад ветер революции. Запад немел от изумления – такой активности не было в России лет 200. Поступавшие импульсы заставляли менять устоявшуюся картину мира. Всё менялось на глазах.
Но быстрее всего события шли в России. Уже после первой революции жизнь и люди в стране изменились безвозвратно, казалось, что воцарился мир, но это было лишь небольшое затишье перед первым рецидивом болезни. Буря страстей еще не улеглась, костёр продолжал тлеть.
В «богоискательской» среде была популярна мысль о том, что революция – это возмездие народа привилегированному классу, оторванной от народа интеллигенции созданной ими элитарной «чистой» культуре. Интеллигенция внезапно осознала, что народ, ради которого она столько сделала, ненавидит её. Об этом говорили с отчаяньем первые люди того времени. Одни думали с некоторой долей оптимизма, например Блок, что есть ещё спасительная «согласительная черта», между народом и интеллигенцией, другие, как Гершензон трагически констатировали, что единение с народом решительно невозможно, время окончательно упущено.(47, с.31-32)
Но во всех бедах России интеллигенция была склонна винить саму себя. Особенно, как уже говорилось выше, эта тенденция к самобичеванию проявилась в сборнике «Вехи».
В «Вехах» критикуются негативные стороны прежней интеллигенции, но там же даётся ориентир на будущее развитие: «Все мы хотим положить в основу общественного миросозерцания идею личности и идею нации взамен идеи интеллигенции и класса (и «народа» в классовом смысле, которыми всегда вдохновлялась традиционно-настроенная русская интеллигенция)».(5) И к тому же выводу, необходимости воспитания в каждом человеке личности, личности, обогащенной культурой, пришли и многие другие интеллигенты.
Многие приходили в ужас от того, какой хаотический характер приобрела русская революция, но практически все сходятся во мнении, что она необходима и неизбежна. Российское государство нуждалось в ней, как в очистительной процедуре, чтобы убрать гниль прежней эпохи. «Революция ничего не творит, не создаёт никакой культуры, ни духовной, ни материальной, она только сбрасывает с бытия народного покров лжи, обнаруживает реальную ценность вещей. … Революция сама по себе не может быть названа доброй силой, хотя и может послужить добру, революция есть честно формулированная ложь, добросовестно обнаруженная гниль, подведение итога разложению.»(7, с.59)
Крушение старого мира внушает оптимизм, надежду на духовное возрождение, преображение России. И интеллигенция вновь почувствовала, что пришел её час, что она вновь необходима народу. Но невозможно было не заметить, что радикализация и революционизация общества продолжается и уже умеренные революционные идеи не актуальны, всё большее влияние приобретают большевики, хотя они несут с трибун чушь. Теперь именно их идеи, лозунги находили сочувствие и поддержку масс. И это обстоятельство рождало прозрение грядущего тоталитарного строя, где свобода будет угнетена ещё сильнее, чем при монархии.(9, 13)
Выходит как в пословице ─ за что боролись, на то и напоролись. Интеллигенция с самого начала своего существования стремилась улучшить народную долю, путь к этому, по её мнению, лежал через революцию. Интеллигенция сеяла в народе демократические и социалистические идеи, но они были восприняты в народе таким образом, что обернулись против самих интеллигентов. Простые люди: рабочие, крестьяне, мещане ─ видели в интеллигенции, благодаря пропаганде марксистов, прислужников «буржуев» и не делали различий между ними.
Интеллигенция взрастила в народе революцию, как выяснилось, она плохо представляла, что такое революция в России и каков на самом деле характер русского народа. И оказалось русская интеллигенция в трагикомической ситуации, которую можно охарактеризовать словами историка В.О.Ключевского: «Так гордый русский интеллигент очутился в неловком положении: то, что он знал, оказалось ненужным, а что было нужно, того он не знал».(31, с.307)
Западный опыт, который боготворила русская интеллигенция, показал себя неприменимым в нашей полуазиатской стране. И как констатировал в 1908 году Н.А.Бердяев: «Демократизм был хорош, когда был мечтой лучших людей о справедливости, но дурной запах пошёл от него, когда дух его стал осуществляться на деле».(7, с.61)
В преддверии октябрьского переворота русская интеллигенция, хранительница традиций национальной культуры, мучалась вопросами о том, что как нужно ей действовать в дальнейшем, какой она должна теперь быть, если прежний путь привёл страну к хаосу и духовному декадансу. И вот, когда выход, казалось бы, был уже найден, когда интеллигенция поняла, что Россию спасёт только курс, ориентированный на развитие культуры, воспитание личности, уважаемой обществом и самой собой, курс на гуманизм, случилась катастрофа ─ к власти пришли силы, носящие антигуманный характер, цели которых коренным образом расходились с целями интеллигенции. Столкновение было неизбежным, и оно нанесло русской интеллигенции ничем не измеримый ущерб. Последствия трагедии русской интеллигенции в советский период сказываются в России и поныне.
2 Трансформация социальной психологии русской интеллигенции в пореволюционный период
Интеллигенция ─ это соль нации, и если её не станет,
вам нечем будет посолить ту кашу
которую вы заварили.
Н. Эрдман
2.1 Объективные факторы изменения социальной психологии русской интеллигенции.
Революция 1917 года, а за ней и гражданская война дала возможность со всей силой выплеснуться народному гневу, боли, накопившейся столетиями. И народное негодование со всей его поистине русской мощью прорвалось наружу, круша и сметая все на пути.
Почему же русская революция, которую так ждали, на которую так уповали, приобрела столь катастрофические масштабы и столь уродливые черты? Как русский народ мог оказаться таким зверем, ведь существовала уверенность в исконной доброте народной души? На эти и подобные им вопросы искали ответы интеллигенты пореволюционной эпохи и зачастую винили себя в этом.
Но, скорее всего мы имеем дело с результатами процессов, начало которых следует искать задолго до революции. Так, революция показала глубочайший моральный кризис, аномию народного сознания. Она не могла возникнуть ниоткуда. Появление нравственного вакуума говорит о том, что одна система ценностей и норм перестала регулировать поведение людей, а новая система еще её не сменила.
Особенно сильно аномия показала себя в среде простого народа, здесь она видна в разрушении норм общинной этики и утере христианского духа из норм православной морали, от которой сохранилась лишь внешняя ритуальная оболочка. Под напором революционных событий, эта оболочка разрушилась и обнаружилась религиозная пустота.(41, с.235) К выколачиванию из народного сознания христианской морали причастна, с одной стороны, извечное хамство светской власти, а с другой стороны, антирелигиозная пропаганда русской интеллигенции.
Также во время революции активизировалась та черта русского генотипа, которую Бердяев назвал синдромом «безответственного коллективизма».
«Болезнь русского национального сознания я вижу, прежде всего, в отрицании нравственной личной ответственности и нравственной личной дисциплины, в слабом развитии чувства долга и долга чести, в отсутствии сознания нравственной ценности подбора личных качеств … Русский человек не чувствует неразрывной связи между правами и обязанностями, у него затемнено и сознание прав, и сознание обязанностей, он утопает в безответственном коллективизме».(25, с.79)
В главе 1 уже говорилось, что в Российском обществе на рубеже веков нарастал внутренний антагонизм. К 1917-му году он достиг апогея. На уровне обыденного сознания он воспринимался как «Мы» и «Они», в его классовой редакции. Это было следствием нескольких причин, (40) во-первых, в силу объективных культурно-исторических процессов происходило перемешивание различных слоев населения из-за изменений в экономическом укладе, немало этому же способствовала и война; во-вторых, бездарная политика правительства, результатом которой было противопоставление друг против друга имущих и неимущих слоев; в-третьих, целенаправленное разжигание классовой ненависти радикальной интеллигенцией.
«Сбывались худшие предсказания либералов- «шестидесятников» об угрозе «реакции снизу». Посредством натравливания массы на власть, а неимущих на имущих, заглушаются стереотипы покорности и развязываются низменные варварские инстинкты. Но вряд ли эти либералы, воспитанные… на прекраснодушных руссоистских представлениях об «изначально доброй сущности человека», могли представить себе, до какого чудовищного обесчеловечивания может довести людей вульгарно-материалистическая пропаганда, соединенная с идеей безусловного приоритета классового интереса «Материалистическое понимание истории» превратилось в грубейшее материалистическое понимание жизни.»(41, с.240)
Тоталитарное движение в стране превратилось в мощную силу с большевистской партией во главе. Огромную роль в этом сыграла Первая мировая война. Это была массовая, т.е. коснувшаяся каждого человека. Она вырвала миллионы людей из их привычного окружения, превратила в маргиналов, научила убивать. Для людей с преступными наклонностями или считавшими себя несправедливо обойденными жизнью, война стала отличным шансом сделать карьеру, выбиться в люди. «Тотальное по своей сути стремление стать «всем» или получить «все» – стремление это казалось осуществимым в условиях войны».(18, с.152)
Кроме того, война активизировала в народной массе психологической синдром, который 3. Фрейд называл «революционным неврозом». Суть его в том, что поведение массы и, соответственно, отдельных людей в ней, становится неуравновешенным, легко возбудимым, агрессивным, безответственным, неподдающимся логическому объяснению. При таком состоянии общества разрушаются устоявшиеся социальные связи, как бы отключаются такие регуляторы поведения, как право и мораль, люди действуют импульсивно, их поступками управляют животные инстинкты.
Для революционного невротизма характерно стремление людей к различным сборищам, объединение в группировки, повышенное внимание к различным слухам и болезненно острая, агрессивная реакция на них, приводящая часто к противоположным столкновениям, почти полное прекращение трудовой деятельности, иррациональная или же преступная безответственность, грабежи, всевозможные акты насилия, безжалостность, воинственность.
Сама по себе Первая мировая война не была причиной возникновения тоталитарного движения в России, но многократно увеличило число его приверженцев и его шансы на успех.
Первые же дни революции показали, что революцию делают идеалисты и даже не идейные фанатики, а упоенный ощущением полной безнаказанности и распаляемый ревом племени антропофаг. (41, с.241) Жажда крови и разрушений охватила широчайшие слои людей.
На историческую сцену выдвинулись особые типы людей, которые приходят, в которых возникают нужда именно в кризисные периоды. А.В. Оболонский называет этот тип людей «типом якобинца». Для лидеров это означает тип фанатических доктринёра, лишенного каких либо моральных запретов и в совершенстве умеющим увлечь топу за собой, играть на низменных инстинктах. Для массы это означает торжество бунтовских начал, разгул животных страстей. (41)
Главным руководством к действию таких людей была «революционная целесообразность». Это стало принципом революционной морали, а точнее революционного аморализма, и было провозглашаемо русскими революционерами. Очень похоже на то, как Тэн реконструировал психологию якобинца: «Против изменников все дозволено и похвально». Якобинец, канонизировав свои убийства, убивает из «любви к ближнему». Такой аморализм оправдывается, во-первых, величием целей; а во-вторых, цельность, бескомпромиссностью личности революционера, честного человека с «Горячим сердцем, холодной головой и чистыми руками». Но, как это обычно и бывает, идеологическое оправдание служило лишь прикрытием для преступных людей, приспособленцев.
Многие исследователи революционных событий склонны думать, что грабительски жестокий и истребительский характер нашей революции обусловлен в первую очередь особенностями русского национального генотипа, а не социальными и политическими мотивами. (К таким ученым можно отнести Бердяева, Аскольдова, Оболонского).
Большевики с точностью одаренных психоаналитиков просчитали, на какие черты русского менталитета им нужно сделать ставку и как затем действовать, чтобы усмирить бушующую стихию. Большевики, используя определенную методику, создали массовую тоталитарную политическую партию, построенную на основе «демократического централизма», а по сути. эта организация идеально обеспечивала эффективное руководство и полный контроль всех звеньев общества, выполнение всех команд центра. Большевики не были слишком разборчивы в средствах борьбы, они ни чем не брезговали ради достижения своих целей.
Пропагандируя атеизм, радикальные революционеры в тоже время стремились заменить прежние символы веры на новые. Н. А. Бердяев, называет социализм, который лежит в основе идеологии большевистской партии «демонической религией».
В своей статье «Философская истина и интеллигентская правда» Бердяев(15) проводит сопоставительный анализ православия и социализма на предмет выявления в последнем наличия черт, которые характеризовали бы его как религию.
Но, как уже говорилось выше, Бердяев указывает на демоничность социалистической религии. Цели, которые ставит перед людьми социализм, на самом деле мелки и ограниченны, перспективы бедны (вспомнить хотя бы то, что в СССР жили пятилетками) – «догоним и перегоним Америку!», достижение элементарного достатка и т.д. Кроме того, в социализме наблюдается отсутствие положительного, творческого содержания, потому что все сводится к материальному. И значит можно сделать вывод, что, как это не парадоксально, именно последовательный социалист – это самый алчный, меркантильный буржуа.
Коммунизм, желанная цель социалистов, их земной рай – это «царство гипертрофированного мещанства». Мечта социалистов, чтобы жилось хорошо, а не высшие идеалы. А для воплощения этого рая, нужно, чтобы все люди жили не для себя, а для пользы государству. И получается, что, стремясь к меркантильным целям, люди жили только мечтами о богатом будущем, лишая себя в реальном настоящем всех радостей жизни. Социализм – это обман, иллюзия и подлог. А результатом строительства социализма может стать, по Бердяеву, полная утрата духовности.
Для русского человека, такого не избалованного материальными благами, социализм был слишком привлекательным, чтобы им не соблазниться, к тому же очень уж, он подходил русскому сознанию. Но социализм – «это счастье мигов бытия», а в жертву приносится целые поколения во имя этого краткого мига поэтому, провозглашая человечество всемирной ценностью, по существу, социализм очень жесток к нему, на самом деле человек никогда не станет самодовлеющей ценностью. Это невозможно еще и потому, что человек в социализме сам себе бог, а это ведет к эрозии гуманистических идеалов, ведь цель гуманизма, стремление к богу, а если я, бог, то мне можно стремиться только к счастью.
Сложно сказать с большей или меньшей долей уверенности, сознавали ли сами социалисты до конца, что всех их обещания не выполнимы. Вряд ли стоит так огульно обвинять их во лжи с первого до последнего слова, т.к. многие из них действительно верили в наступление лучшего завтра, действительно хотели сделать жизнь народа лучше. Но точно можно сказать, что явной ложью не гнушались, если считали, что это политически целесообразно, поэтому имморализм был возведен ими в принцип. И большевики могли также легко присвоить программные положения своих оппонентов (например, эсеровский лозунг «земля - крестьянам!»), как и отказаться от собственных лозунгов (постоянная манипуляция с лозунгом «вся власть советам!»).(41)
Все это преследовало только одну цель – захват и удержание власти. «Ради неё они были готовы пролить море крови, ввергнуть всю страну в беспрецедентные для нового времени лишения, пойти на уничтожение лучшей части нации, солидаризироваться с откровенно преступными элементами».(41, с.251)
Для большевиков политическая теория всегда была лишь инструментом борьбы за власть или поддержание её. На словах пропагандировалось одно, а делалось другое. Можно вспомнить слова В. И. Ленина в его канонической работе «Государство и революция»: «Только мы, захватив власть, сможем заставить государство отмереть».(35) Какова цена подобных заявлений нам совершенно ясно, особенно после 70 лет господства государства.
По сути, идеология была «двухслойной»: для «своих», правящей верхушки, и для простых граждан. Коммунисты, желая выглядеть демократами, тем не менее, уже в 1903 году, начали создавать конспиративную организацию со специальным подбором членов. Стремлением этой организации было установление полного контроля над обществом. Все прочее являлось лишь средством. Для эффективной работы такой организации требовалось сосуществование двух не смешиваемых ярусов, показного и реального. Впрочем, и в прежние века российская власть не могла похвастать прозрачностью и открытостью, так что, это можно считать унаследованной традицией.(41)
Имея в своем арсенале такие широчайшие по диапазону методы ведения борьбы и тоталитарную организацию партии, большевики начали, не боясь, стравливать имущие и неимущие слои населения с целью развязывания гражданской войны. С большевистской точки зрения, это была вполне приемлемая форма классовой борьбы. Еще в 1914 году Ленин призывал превратить «войну империалистическую в гражданскую».
«Логика развития тоталитарного движения такова, что после первых серьезных успехов в борьбе за власть последовательные сторонники тоталитарной (социалистической) утопии, постепенно избавляются от своих временных… союзников (меньшевики, эсеры, анархисты и др.)».(18, с.168) Гражданская война – идеальное время и повод для этого.
Большевикам гражданскую войну помогла выиграть специфика их тоталитарной партии: централизованность, строгая дисциплина, возможность продвижения, карьерного роста и т.д.
Еще одним не маловажным фактором стало применение террора как принцип осуществления власти. «В первые же дни после октябрьского переворота стало очевидно, что новая власть делает ставку на организованное насилие как на один из главных рычагов управления обществом. не будет преувеличением сказать, что террор на долгие десятилетия стал одной из основ режима».(41, с.260-261)
Исследователи советской системы такие как, Оболонский, Зиновьев, Морен, считает, что, террор обеспечивает жизнеспособность и устойчивость системы, охраняя от всяческих отклонений, от раз и навсегда утвержденного курса. Эту точку зрения подтверждает факт быстрого самораспада СССР при попытке Горбачева гуманизировать систему.
Террор был призван искоренить сопротивление в корне, поэтому уничтожались не только действительные, но и потенциальные враги (сомневающиеся, люди, социально принадлежащие к «эксплуататорским классам»), расстреливались заложники родственники преступников (при подавлении антибольшевистских восстаний уничтожались до последнего человека целые деревни).(18) Обвинение в контрреволюции могло возникнуть из-за всякой ерунды, и сразу же появлялась прямая угроза жизни человека.
Как известно, большевики по убеждениям были государственники, поэтому, одна из первейших задач их стало создание государственного террористического аппарата, главной опорой его стала ВЧК (затем ОГПУ, НКВД, КГБ).
Гражданская война, разрушившая многие социальные связи, облегчила большевикам дело тоталитарного переустройства общества, т.к. результатом войны и сопутствовавшего ей террора стало полное уничтожение всякой политической оппозиции новому режиму.(18)
В таком состоянии стало намного легче обуздать разбушевавшуюся во время войны человеческую стихию, когда она уже выполнила, по их мнению, свою роль. В пользу новых властей играло еще и то обстоятельство, что народ психологически устал от войны, от нестабильной, неустроенной жизни. И за обретение покоя, люди готовы были платить большую цену.
Вчерашний раб усталый от свободы,
Возропщет, требуя цепей.
Построит вновь казармы и остроги,
Воздвигнет сломанный престол,
А сам уйдет молчать в свои берлоги,
Работать на полях, как вол.
И отрезвясь от крови и угара,
Цареву радуясь бичу,
От угольев погасшего пожара
Затеплит яркую свечу.
Пророчески звучат эти слова М. Волошина, сквозь почти целый век, отделяющий нашу современность от тех революционных лет.
Также на заключительном этапе революции заявила себя непоколебимая российская авторитарная традиция. Наш народ привык, не рассуждая, подчиняться сильной, деспотической, не связывающей себя с общественным мнением власти. Русский народ очень доверчив, всегда уповает на высшую власть, на «доброго царя-батюшку», который простит и помилует, отсюда и известная крестьянская традиция покаянно падать в ноги начальству сразу после бунта.
Либеральные политики во Временном правительстве были слабы, и поэтому народ больше был склонен верить решительным и бескомпромиссным большевикам, а после гражданской войны, ощутив на себе силу их правления, в надежде на спокойную жизнь покорился им.
Обуздав бешеного коня революции, большевики умело пользовались народным гневом: они направляли его на те объекты, на которые им было нужно (на «нэпманов», кулаков, интеллигенцию, евреев, на врагов народа вообще…). «Беспроигрышность этого много раз повторяемого трюка с психологической стороны во многом обеспечивается тем, что народу каждый раз подсовывается конкретный «живой» враг, конкретный виновник его неустройств и бед, некая персонифицированное воплощение извечного «они».(41, с.271)
К этому «они» была причислена и интеллигенция как соглашатели, «буржуйские прихвостни». В традициях максимализма большевики поставили вопрос о лояльности себе очень категорично «кто не с нами, тот против нас», при этом даже нейтралитет воспринимался в качестве затаенной вражды. Это была одна из форм террора.
В этой связи интересно замечание К. Маркса о психологии террора, высказанное в письме от 4 сентября 1870г. Ф. Энгельсу: «Когда приходится смотреть правде в глаза, получаешь гораздо лучшее представление о периоде господства террора. Мы понимаем под последним господство людей, внушающих ужас; в действительности же, наоборот, - это господство людей, которые сами напуганы. Террор – это большей частью бесполезные жестокости, совершаемые ради собственного успокоения людьми, которые сами испытывают страх».(37, с.45)
Другими словами, государство, применяющее террор, - слабое государство, боящееся самораспада и лихорадочно пытающееся удержаться на плаву, отсюда и тактика упреждающего удара, который часто наносится туда, где никогда и не было угрозы.
Такую угрозу большевики увидели в интеллигентах. Здесь важно заметить, что сами они тоже были интеллигентами. «Именно профессиональные революционеры, интеллигенты в предшествующий период жизни, взяли на себя выполнение одной из сложнейших функций умственного труда – функции социального управления обществом. Но при этом они отделяли себя от основной массы отечественной интеллигенции, которую стали именовать не иначе как «буржуазные специалисты».(48, с.7)
Разрыв в начале не приобрел фатально необратимого характера, он был связан с классовой трактовкой социальной структуры общества. Так, в анкетной графе «основная профессия» Ленин, Бухарин, Луначарский и некоторые другие писали: «литератор».
Интеллигенция глубоко переживала трагедию русской революции, во многом виня себя в её ужасах. В том, что она собственными руками разбудила в народе зверя, что она ошиблась в русском народе, что она породила на свет большевиков.
После Октябрьского переворота интеллигенция довольно быстро поняла, кто пришел к власти. И после первых революционных восторгов в интеллигентской среде господствовало глубочайшее разочарование. Но были и такие, кто поверил новому режиму и откликнулся на призыв о сотрудничестве (Маяковский, Мейерхольд и др.). Известен ответ А.Блока на вопрос корреспондента «Петроградское эхо», может ли интеллигенция работать с большевиками: «Может и обязана».(13, с.8) Но, увидев вскоре опасности надвигающегося тотального строя, основная часть интеллигенции отшатнулась от большевиков. Нельзя не заметить, что в своем беспощадном самобичевании интеллигенция несколько переусердствовала. Вряд ли только одна она виновата в страстях русской революции, как это утверждалось в «Вехах», «Из глубины»…
Во-первых, обвинения уместны применительно к радикальному крылу интеллигенции, а не ко всему слою. Либералов же можно скорее упрекнуть в недостаточном противодействии им. Но неизменно, когда вставал вопрос о выборе присоединиться к гонениям власти на радикалов или оказывать помощь им, либеральная интеллигенция выбирала последняя.
Во-вторых, узколобые консерваторы из близких власти кругов, виновны в революции нисколько не меньше, т.к. вместо того, чтобы решать острые проблемы общества, загоняя их внутрь, что, конечно же, повышало напряжение в обществе.(41)
И то, что большевики размежевались с интеллигенцией уже на заре своего режима, совершенно естественно. Большевики, как и прежняя власть, стремились к монополизации контроля над всеми общественными функциями и механизмами, идеологической унификации, эксплуатации неразвитости и косности народного сознания. Все это органически антагонистично интеллигенции, ее этическому кодексу.
Для выполнения своего общественного предназначения ей как воздух необходимы, идейный плюрализм, свобода и независимость мышления, возможность обмена мнениями, дискуссии на любые темы. Поэтому, несмотря на то, что новая власть в определенной мере сама являлась детищем интеллигенции, конфликт был неизбежен. Варьировалась периодически только степень остроты и открытость этого конфликта.
Например, в годы НЭПа, в 1924-1925г.г., проводились диспуты по проблемам интеллигенции.(48) «Это был короткий по-своему уникальный момент диалога между демократической интеллигенцией и политическим режимом в лице большевистских лидеров-интеллектуалов, когда режим на миг раскрылся перед общественностью не традиционной мобилизационно-директивной или террористической, а творческой, созидательной гранью».(48, с.14)
Дискуссии вели яркие незаурядные личности, которые влияли на создание общественной атмосферы в стране. Здесь столкнулись позиции различных групп интеллигенции: российской демократической интеллигенции (Сакулин, Рейснер и др.), лидеров сменовеховского движения (Ключников, Потехин), идеологов леворадикальных группировок пролеткультовского толка (Вардин, Лелевич, Левидов и др.) – все это при живейшем участии интеллектуалов из высшего эшелона большевистской партии и советского правительства (Троцкого, Бухарина, Рыкова, Луначарского и др.). «Именно на таком уровне, когда «полпреды» от культуры и «полпреды» от партии выявляли не только (и не столько) то, что их разъединяло, но и сближало, давало шансы на сотрудничество в будущем, могло быть конструктивным обсуждение вопроса о месте и роли интеллигенции в обществе».(48, с.4)
В годы гражданской войны отношения между интеллигенцией и властью складывались в русле идеологии «военного коммунизма». Этот приказной стиль общения, основательно въелся в сознание значительной части молодой послереволюционной интеллигенции, для которой такие отношения с властью стали нормой. Они соответствовали убеждению этой категории деятелей в праве на монополию в сфере культуры. Но интеллигенция старого образца не желала отказываться от прежнего понимания свободы творчества, даже находясь под давлением пролетарской диктатуры. Не так активно, как при царском режиме, более сдержано, но она все же напоминала о своих специфических интересах и требованиях, связанных с улучшением условий для работников умственного труда.
Властью умственный труд рассматривался как элемент производства, обслуживание нужд государства, пропаганда государственной идеологии в массах, воспитание масс строго определенным образом, т.е. как средство осуществления своей политики. Свобода творчества при этом по сути дела исключалась или крайне ограничивалась, хотя внешне позиция власти не выглядела категоричной. Типичной для этого времени можно считать установку, выраженную в бухаринском рассуждении: «Вопрос заключается только в том, какие социально-педагогические методы мы должны употреблять, чтобы обеспечить свободу творчеству, а с другой стороны, чтобы не получилось отсутствие свободы мысли. Это две опасности. С одной стороны, опасность демагогическая, где написаны готовые тезисы, а остальное будто бы само приложится. Против этого нужно бороться. Но когда у нас говорят, что нужно делать свободу творчества, то сейчас же у нас возникает вопрос о свободе проповедовать монархизм…»(48, с.5) Да, действительно, никогда больше советские партийные руководители не были столь либеральны и терпимы по отношению к интеллигенции.
Однако, даже при таком подходе подразумевалось, что политическому режиму нужна была не интеллигенция в традиционном смысле, как выразитель широкого общественного мнения, а кадры специалистов, причем особого типа – «красных спецов». Вот красноречивая фраза вырвавшаяся из уст того же Бухарина на одном из диспутов: «Нам необходимо, чтобы кадры интеллигенции были натренированы идеологически на определенный манер. Да, мы будем штамповать интеллигентов, будем вырабатывать их как на фабрике».(48, с.6) Т.е. можно констатировать, что хоть власти и были выходцами из интеллигенции, общий подход к ней с потребительской точки зрения сохранился.
Вместе с тем при общности задач – с максимальной эффективностью использовать идеи социалистического строительства – обозначились различия в подходах руководства к принципам формирования политики в сфере культуры, в отношении интеллигенции.(48)
1. Жесткий курс, предполагавший только усиление идеологического и административного давления и вмешательства в сферу культуры и контроля над профессиональной деятельностью интеллигенции.
2. Либеральный курс. Его приверженцы настаивали на необходимости учитывать своеобразия культурной сферы, социально-профессиональных запросов и ориентации групп работников умственного труда, их традиционные представления, моральные установки. Сторонники этого курса считали, что успешного функционирования режима, для расширения его социальной базы, требуется более тонкий механизм привлечения интеллигенции. А это, в свою очередь зависело от того, посчитает ли интеллигенция «своими» лидеров большевизма. Следовательно, возникла идея необходимости гибкой тактики организации диалога с интеллигенцией.
Такой взгляд мог сложиться только в условиях потепления политического климата в стране в связи с переходом от «военного коммунизма» к НЭПу. Наступившее смягчение выразилось в частности, в дискуссиях. Сам же классовый подход, рассматриваемый через призму жестко политизированного отношения к интеллигенции, продолжал быть осью культурной политики.
Хотя все больше представителей интеллигенции выражали готовность к сотрудничеству (чему было много причин), «взаимодействие этой власти и специалистов представляло собой «союз« седока и лошади. Позднее он был вообще разрушен сталинскими репрессиями».(48, с.8)
На все вышесказанное, еще не означает, что во взглядах руководителей и в официальной политике по отношению к интеллигенции присутствовало лишь принуждение и всяческое ограничение. Ситуация на тот момент была не так однозначна. В 1924-1925 годах еще не было такой фатальной предопределенности повторения (на свой лад) гражданской войны, этого не предполагал ни Бухарин, ни Троцкий, ни другие руководящие деятели. Из их выступлений можно сделать вывод, что между властью и интеллигенцией будет расширяться сотрудничество и согласие, при сужении противодействия и конфронтации. То есть развитие отношений между властью и интеллигенцией отличалось противоречивостью не только самого исторического опыта этих отношений, но и теоретических постулатов, распространенных в обществе. Ведь классовым подходом дело не исчерпывалось. Разрушительный элемент содержался в трактовке самого понятия «интеллигенция», места и роли её в обществе и других подобных проблем.
Основные позиции дискуссии о природе интеллигенции:
1. Залкинд, Вольфсон предлагали квалифицировать интеллигенцию как разновидность рабочего класса, но закрепленную за особым видом общественно-полезного труда.
2. Бухарин, Луначарский, несмотря на некоторые разногласия, считали интеллигенцию самостоятельной часть не пролетарских слоев общества («третье сословие»).
3. Паланский и другие видели у каждого общественного класса свою интеллигенцию. Последняя, таким образом, представлялась чем-то вроде «отростков» в составе различных классов, что, естественно, требовало дифференцированной политики по отношению к каждому.(48, с.12-13)
Принятие той или иной точки зрения влекло не одинаковые последствия для социальной политики большевистской партии. Первая и третья позиции не оставляли интеллигенции права на самостоятельную определенность: она превращалась в придаток то ли одного класса, то ли нескольких. Следование этим тезисам освобождало от выработки особой социальной политики в отношении интеллигенции. «Оставалось только раскассировать интеллигенцию по признакам происхождения, положению, политическим ориентациям и поступить с каждой «соответственно».(48, с.12) Это собственно и сделал сталинский режим.
Хотелось бы обратить внимание, что наиболее выгодную для самой интеллигенции точку зрения, предложили сами же представители советской власти. Но почему же тогда провалилась их верная концепция интеллигенции как особой общности? Несмотря на разногласия, все руководители партии и государства сходились во мнении, что история приведет различные группы интеллигенции на позиции марксизма, что вся интеллигенция станет советской, коммунистической. На взгляд партруководителей, вопрос стоял только в темпах, формах и методах данного перехода, совершаемого под неустанным и обязательным руководством компартии. И хотя Бухарин и Луначарский, будучи сторонниками «мягкой» культурной политики призывали к терпимости и осторожности в воздействии на интеллигенцию, общая политика партии и государства отрицало подлинно демократические принципы взаимоотношений классов и социальных групп и соответствующий им общественный плюрализм. При таком положении всё сводилось к идее переделки интеллигенции по намеченному образцу, что в итоге стирало различия между «мягкими» и «жёсткими» методами.
Но не нужно упрощать и сводить все взаимоотношения власти и интеллигенции к маневру первой убедить интеллигенцию оказать большевикам «кредит доверия». Это было взаимовыгодное сотрудничество, обе стороны нуждались друг в друге и должны были идти на обоюдные уступки.
Интеллигенты, участники дискуссий (Сакулин, Ключников и другие) говорили, что соглашение с властью достигается дорогой ценой ─ ценой утраты свободы творчества. Сакулин чётко сформулировал своё кредо: творчество как процесс несовместимо с идеологической диктатурой, будь то даже марксистская доктрина. «Из истории культурного человечества мы знаем, что внешнее давление на творческую мысль никогда не давала желаемых результатов».(48, с.13) Теряя в большом и главном, интеллигенция настаивала на минимуме: оградить её от «спецеедства», причём не только «снизу», но и «сверху».
Сращивание «спецеедства» «снизу» и «сверху» произошло не вдруг. Не следует забывать, что все эти дискуссии 1924-1925 годов велись на элитарном уровне, между собой спорили образованнейшие люди того времени. Но все достижения этих дискуссий, соглашения, подтверждённые рядом партийных и правительственных решений, не были закреплены на среднем и нижнем «этажах» власти. Здесь «спецеедство» закреплялось на бытовом уровне и имело глубокие корни ещё со времён гражданской войны.
У самых истоков большевизма как идейного течения в России находилась ленинская идея использования культуры в качестве «служанки политики», инструмента воздействия на людей, на их сознание и поведение.(33) В марксизме культура, и вообще всё духовное, признаётся вторичным явлением от материального, надстройкой над экономическим базисом. Следовательно, основа жизни ─ производство материальных благ, воздействуя на него можно изменить и духовность людей, делается акцент на материальном.
Поэтому не удивительно, что сам Ленин был крайне мало знаком с сокровищами мировой культуры, например, с литературой только в объёме гимназического курса.(33) При этом литература расценивалась «вождём мирового пролетариата» как исходная, начальная форма всестороннего воздействия на общество, хотя Ленин при этом подчёркивал, что литература рассматривается только как «наиболее подходящее в настоящий момент»(34, с.9) средство, которое перестаёт быть необходимым и даже утрачивает значение за пределами его активного и эффективного применения. Ленин смотрел на литературу с чисто утилитарной точки зрения.
Ленин и его сторонники были в вопросах культурного наследия приверженцами высказывания Писарева: «Ломай, бей всё, бей и разрушай. Что сломается, то всё в хлам, не имеющий права на жизнь, что уцелеет, то благо».(33, с.557) Откуда такое стремление всех революционеров к разрушению культурных ценностей? И.Р. Шафаревич так прокомментировал это явление: «Революция ─ отрицание старой жизни и старого мира, а старый мир ярче всего отражается в своей культуре».(52) Интеллигенция же со своей стороны выступает как хранительница культурного наследия и традиций прошлого, поэтому ни о каком органичном, взаимно-продуктивном сотрудничестве власти, у которой подобные взгляды, и интеллигенции, у которой взгляды прямо противоположные, речи идти не может.
Не может его быть и по уже указанной ранее причине: власть большевиков отрицала свободу и плюралистичность творчества. Простор мысли и фантазии, формы и содержания понимались Лениным лишь как степень литературного [да и любого творческого] мастерства, как умение найти нешаблонные средства воздействия на массы.(33, с.558)
Собственно парадокс заключался вот в чём. Сам В.И.Ленин писал: «Беспартийность в буржуазном обществе есть лишь лицемерное, прикрытое, пассивное выражение принадлежности к партии сильных, к партии господствующих, к партии эксплуататоров».(34, с.138) Отсюда следует, что безразличие к борьбе дореволюционной интеллигенции должна быть идентифицирована как согласие, поддержка того, кто силён, т.е. пролетариата, советского государства. Но власти решили, что интеллигенция враждебна пролетариату. Хотя в после революционных разоблачениях и угрозах в адрес интеллигенции уже не чувствовалось, что большевики видят в ней идейную, политическую, научную опасность. Скорее здесь присутствовало желание просто политически скомпрометировать противника в глазах населения, приписав ему враждебные намерения. Проведение же в данном случае идеи «строгой партийности» – «в интересах открытой и широкой классовой борьбы – предполагало ужесточение отсеивания «своих» и «чужих».(33, с.484-485)
Ленин призывал «вести войну против подобных современников, образованных крепостников».(35, с.33) Так называемое «философское завещание» («О значении воинствующего материализма») завершилось призывом к соответствующим политическим и организационным мерам государственного масштаба и выражением сожаления, что эти меры до сих пор не приняты или не были приняты ранее. Нет никаких сомнений, что вскоре соответствующие органы приняли все требуемые меры.
Ленин не считал интеллигенцию нужной стране, даже наоборот, по его мнению, интеллигенция вредна и пролетариат нуждается только в небольшом количестве специалистов для создания собственно пролетарской интеллигенции. Сама же интеллигенция как социальный слой (правда, Ленин называл её пренебрежительно «прослойка») подлежала ликвидации либо изгнанию.
Что это как не политический завет Сталину отношение к интеллигенции, инакомыслию, насильственным выселкам как методу «чистки» страны от потенциальных политических противников?
Из выступления И.В.Сталина на XVI съезде ВКП(б) 27 июня 1930 г. «Мы и впредь будем выкидывать вон таких людей как бракованный товар, ненужный и вредный для революции. Пусть подымают их те, которые питают особые симпатии к отбросам (Смех). Жернова нашей революции работают хорошо. Они берут всё годное и отдают Советам, а отбросы выкидывают вон.»(43, с.125)
Стоит ли удивляться тому, что простые люди на обыденном уровне плохо относились к интеллигенции, если сами партийные руководители не особенно церемонились в выражениях в её адрес? И вся политика партии была направлена на разграничение и затруднении жизни непролетарских классов. Ни о каком равенстве прав не было и речи. Большевики перевернули бывший царский социальный порядок и угнетаемые классы стали привилегированными, а привилегированные – угнетаемыми. Большевики называли это пролетарской справедливостью. А ведь одним из самых заманчивых лозунгов большевиков был лозунг о всеобщем равенстве.
Материальный уровень практически всех групп и категорий интеллигенции опустился значительно ниже довоенного. Резко упали социальный престиж умственного труда и авторитет его носителей, антиинтеллигентские настроения обострились. Как ущемление своих прав специалисты воспринимали ограничение при приёмки их детей в вузы. В это время как представители рабочего класса и даже крестьянство имели льготы на избирательное право, преимущества при приёме в партию и т.д. Уровень безработицы среди лиц интеллигентских профессий был наивысшим – 12-15%. Нередко причиной этого являлись не профессиональная некомпетентность, а политические «противопоказания».(48)
Сопоставление материалов переписи 1923 г. с предреволюционными данными свидетельствует: интеллигенция в годы НЭПа восстановилась в прежней численности быстрее других групп населения. Очевидно, что в условиях действия неблагоприятных факторов революции и гражданской войны (прямые потери на фронтах гражданской войны, от красного и белого террора, голода и эпидемий, в результате эмиграций и т.д.) восстановление дореволюционной численности специалистов могло быть достигнуто только путём ускоренной их подготовки в вузах, их выдвиженчества. Очевидно и то, что за счёт этого произошло снижение качественных характеристик. Интеллектуальный потенциал страны оказался значительно ослабленным. Было ясно, что специалисты старой формации будут определять программу общества в различных областях.
Поэтому когда в ходе дискуссий 1924-1925 г. власть решила поспособствовать смягчению «спецеедства», это был действительно большой шаг навстречу интеллигенции, значительная уступка. Но, как известно, исторического сближения интеллигенции и власти не произошло, т.к. последняя решила взять за основу взаимоотношений жесткий курс переделки интеллигенции в соответствии со своими желаниями.
Особенно сильно прессинг власти проявлялся в области искусства. Выше было сказано, что Ленин воспринимал интеллигенцию и искусство, в частности литературу, только как средство воздействия на массы, то есть очень узко и прагматично.
В русле этих идей была создана подконтрольная партии и государству организации: Пролеткульт, Творческий союз. Партия стремилась прибрать к рукам и оказывать воздействия на любую творческую организацию. Созданные в дальнейшем союзы художников, композиторов, писателей скорее не объединяли, а контролировали своих членов, держали их в рамках единого курса. «Сама идея «многообразия» казалось ущербной, свидетельствовала о недостаточном «переваривании» политического опыта деятелями культуры, о недостаточной их политической организованности и сплоченности, слитности с действительностью».(33, с.562) Сталин, считая правильным, оперировать в искусстве понятиями «советское» ─ «антисоветское», «революционное» ─ «антиреволюционное». То есть очень жёстко ─ или-или.
Весь эстетический «плюрализм» культурного НЭПа изначально рассматривался как временный переходный период к монолитной единой «советской культуре».
Для всех писателей «сплотившихся вокруг советской власти и партии» было чётко определено, что и как писать. Тематика: успехи и достижения социализма, преодоление пережитков капитализма в сознании людей, задача идейной переделки и воспитания трудящихся людей в духе социализма. Главные герои: активные строители новой жизни (рабочие, колхозники, партийцы, хозяйственники, инженеры, комсомольцы, пионеры). Основной пафос: «Наша литература насыщена энтузиазмом и героикой. Она оптимистична … Наша советская литература, ─ наставлял на I съезде Союза писателей Жданов, ─ сильна тем, что служит новому делу ─ делу социалистического строительства»(33, с.564)
По сути дела это «соцзаказ». При Сталине концепцию партийности фактически заменила концепции «государственности» литературы ─ своего рода отрасли народного хозяйства, вида контролируемого государством общественного производства. Сталин это обосновывал тем, что теперь большевики пришли и отвечают за всё общество. В связи с чем началось возрождение национальной культуры.(33, с.565-566) Судьба литературы в этом смысле олицетворяет судьбу всей советской интеллигенции. Литература всегда была в России срощена с духовной жизнью нации. Но чисто сиюминутное прагматическое отношение к искусству сохранялось и теперь. Партия стремилась выступать в роли соавтора произведения, руководить, вдохновлять.
«В том-то и была трагедия советской литературы на всём протяжении её существования, что не отдельные перегибы, не торопливость и небрежность исполнения, не ретивые супостаты и подхалимы определяли судьбы писателей и литературы, а сам «политический замысел» ─ от Ленина … до Горбачёва был основан на идее «шестка и сверчка». (33, с.570)
Трудность для партии власти заключалась в том, чтобы втиснуть во что бы то ни стало литературу (или искусство, науку, творческую личность) в прокрустово ложе политического замысла. И причём любыми средствами. Любая попытка писателя выйти за рамки идеологического канона-шаблона каралась расправой (например, разгром Сталиным А.П.Довженко за его киноповесть «Украина в огне»).
Но чем больше было указаний и запретов, тем больше нарастало сопротивление. Вопреки ленинскому утверждению: «Литературное дело … не может быть вообще индивидуальным делом»,(34, с.100) ─ находились такими, кто был шире любого политического замысла, такой как М. Булгаков. Хотя, по мнению Сталина, «непролетарские попутчики», вроде Булгакова, нужны только для того, чтобы вызвать пролетарских писателей на соревнование. А тех, кто, как Д.Бедный, не смог перестроиться, угадать новую линию партии подвергали публичным экзекуциям и, в лучшем случае, что и случилось с пролетарским поэтом, изгоняли из партии.
Соцзаказ же оплачивался гонорарами, тиражами, дачами, должностями, премиями и т.д. И так как без разрешения цензуры в СССР нельзя было напечатать даже конфетный фантик, писатели были вынуждены подчиняться, чтобы хоть как-то публиковаться, иметь возможность продолжать творить, а не писать в стол, что было неизбежно при исключении из Союза писателей.
Поэтому различные группы интеллигенции имели неодинаковое положение и социальные перспективы. Для одной категории партийно-советские структуры становились полем для должностной карьеры, другие же целенаправленно выживались на периферию общества, лишаясь минимальных интеллигентских прав и свобод.
Интеллигенция, как при царизме, так и при большевиках была в оппозиции, противопоставляла свои идеалы идеалам власти, свои цели её целям. Ценой сближения с власть имущими, по-прежнему, оставалась утрата своей интеллигентской сути, потеря себя как личности. М.Горький однажды в споре с А.Блоком сказал: «Всегда, ныне и присно, наша интеллигенция играла, играет и ещё будет играть роль ломовой лошади истории».(21, с.175)
А. В. Оболонский считает, что в своей борьбе интеллигенция изначально была обречена. На это есть несколько причин:
1) в своих намерениях и целях она оказалась одинокой и непонятой другими слоями населения;
2) джин революции, выпущенный ею, больше в ней не нуждался и мог с ней не церемонится;
3) боролась она не с потерявшими хватку и разленившимися сторожевыми псами старого режима, а с молодыми, цепкими и беспощадными волками режима нового;
4) дух времени очень не благоприятствовал успеху традиционных интеллигентских средств борьбы, главным из которых всегда было слово, советская тоталитарная власть монополизировала трибуну для публичных высказываний.(41, с.286)
Основной процесс вымывания интеллигентов из советского общества коснулся и партийных рядов. Новое поколение вождей большевизма, пришедших в сталинское время («сталинская когорта»), уже откровенно отделяла себя от интеллигенции, да и в массах были популярны теперь «такие личности как вчерашний Луганский слесарь Ворошилов или тверской металлист из крестьянской среды Калинин, нежели «краснобай» Троцкий, «путаник» Луначарский, «умник» Бухарин и другие».(48, с.14)
Участнику литературной дискуссии 1924 г. Розанову, крупному знатоку Маркса и Энгельса, ироничному по природе человеку приписывали следующую фразу, сказанную по случаю разгрома бухаринской группировки: «В Политбюро марксисты больше не нужны».(48, с.14) Террористический режим поглотил большинство сторонников и оппонентов всех дискуссий 1920 годов.
Древо русской интеллигенции в советское время было надломлено, из него выкачали много, слишком много соков у остатков же интеллигенции в прежнем смысле слова в лучшем случае хватало сил и возможностей лишь на две задачи:
• в сфере социальной рефлексии ─ на то, чтобы сберечь немногочисленные слабо мерцающие огоньки своей культуры … и передать следующим, быть может, более удачливым поколениям;
• в сфере социального действия ─ лишь тот минимум деятельности, который предохраняет общество от необходимого нравственного одичания и умственного вырождения.(41, с.297)
Произошёл если не полный обрыв преемственности, то, во всяком случае, её ослабление. Всячески преследуемая и гонимая интеллигенция в те годы инстинктивно, стихийно, а иногда и сознательно перестала воспроизводить себя в потомках, или, по крайней мере, процесс этот стал куда менее интенсивным. И, таким образом, накопленный духовный и нравственный капитал зарывался в землю вместе с последними его носителями. А для интеллигенции преемственность духа и культурной традиции ─ это самое важное.
Но даже если отвлечься от обстоятельств, связанных с преемственностью, то остаётся очевидным, что при переходе от русской интеллигенции к советской произошёл заметный регресс, понижение её нравственного уровня. На смену подлинным людям духа на авансцену вышли прагматичные, а то и просто циничные дельцы. И регресс интеллигенции, к сожалению, являлся только одним из компонентов общего нравственного регресса, произошедшего в нашей стране после революции. Трагедия поражённой в борьбе с режимом интеллигенции стало трагедией и всей русской нации.
2.2 Социально-психологический портрет советской интеллигенция периода её становления (20-30 годы XX века)
Ни у кого не вызовет сомнений утверждение, что после революции и гражданской войны для интеллигенции в нашей стране наступил в жизни новый этап, впрочем, как и для всего народа.
Изменились условия существования интеллигенции, её отношения с властью. Как и при царизме, интеллигенции отводилась роль ученых приказчиков, но теперь эта роль вообще сузилась до какой-то небольшой функциональной детали в механизме советского государства, причем в перспективе имелось намерение без неё совсем обойтись.
В массе народа большевикам удалось сформировать отрицательное, часто до агрессивности, отношение к интеллигенции. Почему это удалось большевикам? Возможно, потому что простые люди большей частью не различали интеллигенцию и барство. И прав был М.Гершензон, когда говорил, что это самая ужасная трагедия интеллигенции: народ, за который она боролась, её ненавидит.(47, с.31-32) И на каждом шагу, на бытовом и на официальном уровне интеллигенция встречала пренебрежительное отношение к себе, озлобление, «спецеедство».
Атмосфера вокруг интеллигенции была вокруг очень напряжённая. Эта напряженность усиливалась ещё и общим состоянием страха в стране, так как проводились массовые аресты, в них предпочтение отдавалось непролетарским, то есть изначально подозрительным с точки зрения власти классам. Общественное настроение было близко к состоянию массовой истерии, так как везде мерещились враги, заговорщики, контрреволюционеры, диверсанты и т.д. политическая пропаганда нагнетала и всячески поддерживала это ощущение, например, с помощью плакатов: «Не болтай!», «Тише! Кругом враги!», «Болтун ─ находка для шпиона» и пр. Таким образом, режим сеял среди людей вражду, замкнутость, разобщённость, отучал людей делиться друг с другом своими переживаниями, чувствами, размышлениями. Страх попасть в застенки ОГПУ (НКВД), стать «врагом народа» был столь велик, что казалось: «тайная полиция» проникает даже в мысли людей, поэтому опасно и думать о чём-то антигосударственном. Такое положение начисто отметало возможность зарождения, а тем более существования в стране какой-либо оппозиции. Для интеллигенции это означало самоизоляцию, отсутствие всякого общения, а обмен идеями, потребность ими делиться, важна для интеллигенции как воздух. Следовательно, и надзор за интеллигенцией, слишком склонной к деятельности такого рода «по своей бдительности можно сравнить только с контролем за особо опасными видами уголовной преступности».
Не менее угнетающе, чем отсутствие свободы слова, действовала на интеллигенцию унизительная материальная зависимость от государства, так как оно монополизировало статус работодателя, распределителя средств к существованию, всех материальных благ. И как точно подметил Оболонский: «Начиная со сталинского периода для интеллигента условием получения зарплаты стала безусловная политическая лояльность …»(41, с.309) Ценность интеллигента для государства отражалась в размере его зарплаты ─ унизительно низком, по сравнению с зарплатами представителей рабочих профессий.
Всё выше перечисленное давило на интеллигенцию, наверное, как ни на какой другой слой населения в стране. Проживание, пребывание в столь агрессивно настроенной среде не могло не сказаться отрицательно на менталитете русской, а теперь уже советской интеллигенции.
Если обратиться к точному значению слова «менталитет» (от латинского mens, -tis ─ ум, мышление), то согласно толковому словарю Ожегова, оно означает «мировосприятие, умонастроение». Менталитет ─ это способ мышления, склад ума, в котором отражается ещё, кроме указанного Ожеговым, мироощущение, бессознательные, архетипические, общекультурные особенности людей. В связи с этим, менталитет не есть нечто раз и навсегда данное, менталитет может под влиянием различных внешних обстоятельств постепенно меняться. Это и случилось с интеллигенцией.
За двадцать послереволюционных лет в интеллигентских умах произошли колоссальные перемены. Н. А. Бердяев в своём произведении «Истоки и смысл русского коммунизма» (1937) говорит о дореволюционной интеллигенции в прошедшем времени, даже более того он говорит о всей интеллигенции «была», «напоминала», «жила» и т.д. другими словами, он считал, что в настоящий тогда момент интеллигенции в СССР уже не существовало.
И всё же интеллигенция в Советском Союзе была, только от прежней интеллигенции России её отделяла революционная пропасть, из которой интеллигенции удалось выбраться, утратив многие свои характернейшие черты.
Пожалуй, самым сильным изменением, произошедшим в интеллигентском сознании после революции, стало наступившее отрезвление. Знаменитая русская мечтательность, утопизм развеялись, как горький дым. Самым же сильным, потрясшим интеллигенцию разочарованием стал характер русской революции и злобная дикость российского народа, который осуществил в качестве массовой силы эту революцию. Большевики, прейдя к власти, провозгласили пролетариат спасителем всего государства, воплощением всех нужных для преобразования к лучшему черт, стало очевидной правдивость слов Бердяева, сказанных им ещё в 1907 году: «Нельзя возложить своих надежд ни на одно сословие, ни на один класс, так как всякое сословие и всякий класс в своём исключительном самоутверждении и самомнении рождает зло, а не добро, истребляет идею нации, народа». «Ибо поистине есть ложь, что бедность, угнетённость, озлобленность, зависть является источником правды, гарантирует справедливость сознания и благородство чувств.»(6, с.74-75) Узнав истинный характер русского народа, интеллигенция перестала идолопоклонствовать ему.
Интеллигенция стала более реалистичной и практичной, особенно, когда речь шла о спасении собственной жизни и жизни семьи, здесь в сторону отходили даже жесткие моральные принципы, столь присущие прежней интеллигенции. Теперь высокие идеалы были не в чести, особенно у чиновников.
Режим большевиков, как всегда безошибочно, нашёл уязвимое место в интеллигентском мировоззрении, нашёл и проэксплуатировал. Таким местом у интеллигенции было извечное стремление служения общественно полезному делу. Интеллигенция всегда стремилась к этому даже несмотря на всевозможные ущемления своих прав, репрессии, ссылки, давление, ради этого служения интеллигент готов пожертвовать своей принадлежностью к интеллигенции: вступить во властные структуры, пойти на сговор с властью. Сознание приносимой пользы рождает ощущение ненапрасности жизни, жертв ради достигнутой цели. И интеллигентскую жертвенность власть умело использовала в своих целях.
На первых порах небольшая, но всё же заметная часть интеллигенции вошла в состав властвующей элиты, главным образом это были представители радикальной интеллигенции. Но, как известно, революция пожирает своих детей. Россия не стала исключением. И постепенно эта группа интеллигентов во власти сокращалась ─ кто-то сам выходил из игры, кого-то оттесняли набиравшие силу выдвиженцы, которые станут вскоре новой элитой во власти. И по мере того, как истинный облик режима становился всё более ясным, идейных её сторонников среди этой группы интеллигенции оставалось всё меньше.
Но какими бы ни были мотивы интеллигентов, оставшихся во властной элите, им всем во имя своего благополучия и сохранения иллюзии участия в общественном деле приходилось жертвовать важнейшими атрибутами интеллигентского сознания и морали: роль носителя общественной совести, глашатая народных бед, который как личную боль эти беды переживают, чувством своей личной сопричастности и ответственности за происходящее в стране, органическую оппозиционность власти, неспособность ради житейских невзгод поступиться своей правдой, своим разномыслием с властью. Пышные приёмы, застолья, аплодисменты ─ всё это действовало усыпляющее на совесть даже тех интеллигентов, которые до приобщения ко власти её жестоко критиковали.
Большевики, как и всякая власть, нуждались в интеллигенции, поэтому, расправляясь одной рукой с оппозиционно настроенной интеллигенцией, другой рукой власть прикармливала её уцелевшую верхушку и эта номенклатурная интеллигенция принимала подачки власти, заглушая в себе укоры совести, убеждая себя, что совсем скоро вся страна заживёт так же, как она.
С точки зрения установок дореволюционной интеллигенции, которая всегда была настроена на бескорыстное выполнение функции формирования духовного облика нации, бытия общественным разумом, совестью, такое поведение выглядит просто самоотречением.(41)
Главным же знаком морально-нравственной деградации номенклатурной (и не только) интеллигенции стало ожесточённое уничтожение самой себя через доносы, разгромные выступления на различных собраниях, газетные статьи и т.д. «Раздавить гадину» в лице очередных «врагов народа» призывали Олеша, Платонов, Зощенко, Бабель …»(46, с.195) В Союзе писателей это очень процветало, как только в прессе появлялась разоблачающая статья или приходила директива «сверху», как тут же на очередного «врага народа» набрасывались коллеги. Этот ритуал автоматически отдавал «жертву» в руки «соответствующих органов». А председатель Союза писателей Фадеев каждый раз собственноручно подписывал «с арестом согласен». (Правда, не известно как давалась ему каждая такая подпись, но точно, что не просто, об этом говорит и факт смерти писателя ─ самоубийство.)
Но, пожалуй, всех своих собратьев по перу заткнул за пояс в желании выслужиться перед властью М. Шолохов. Выступая на ХVIII съезде ВКП(б), советский классик следующим образом отозвался о вновь арестованных писателях: «Эта мразь, все они не были ни людьми, ни писателями в подлинном смысле этого слова. Это были попросту паразиты, присосавшиеся к живому, полнокровному телу советской литературы».(46, с.196) Стоит при этом заметить, что после вехового в нашей истории ХХ съезда партии Шолохов с той же эмоциональностью клеймил приспешников Сталина и людей, потворствовавших репрессиям, то есть таких, каким до недавнего времени был он сам. Как это назвать как не приспособленством?
И скорее всего, именно для номенклатурной интеллигенции характерны такие черты прежней русской интеллигенции, как догматизм, максимализм и идейная нетерпимость, по крайней мере на словах, напоказ. Большинство конфликтов, доносов основывалось как раз на обвинениях в отходе от партийной идеологии.
И всё-таки нельзя не признать, что некоторые другие важные черты в номенклатурная интеллигенция сохранила в рамках оставленной свободы политическими обстоятельствами свободы. Их она и использовала на благо общества. Этими чертами были общая культура мышления, профессионализм в подходе к решаемым вопросам, разносторонность и до некоторой степени терпимость к иным мнениям. Но все эти черты при всей их несомненной важности не являются основополагающими для интеллигента.(41)
Поэтому, какие бы удары судьбы ни сыпались на номенклатурных интеллигентов, положа руку на сердце, их можно признать справедливыми. Они сами ввязались в эту жестокую политизированную игру, и били их по правилам этой игры, в которой они, как и все остальные её участники, стремились выиграть. К тому же их проблемы и трудности были несравнимы с тяготами основной массы интеллигенции. Её-то судьба в сталинскую эпоху была по-настоящему трагичной.(41)
Именно эта, основная масса интеллигенции, и пребывала в тяжелейших и духовных, и материальных условиях. Она нашла другой, чем номенклатурная интеллигенция, способ самосохранения ─ самоизоляция. Такой шаг был столь же немыслим для дореволюционной интеллигенции, как и «подпевание могучему басу сильных мира сего» (выражение Шукшина). Самоизоляция означала отказ от активного влияния на формирование альтернативной картины мира в стране. Но сейчас для интеллигенции было важно простое выживание, сохранение себя ─ носительницы национального достояния. И для этой цели интеллигенция ушла в узкопрофессиональную деятельность, куда вкладывала все свои силы и потому добивалась высоких результатов. Наиболее ярко это проявлялось в научной и военной сфере.
Тем не менее морально-нравственная деформация коснулась и этой части интеллигенции. Ведь даже замыкание на профессии и обладание званиями в науке не гарантировало физической безопасности в периоды репрессий. Среди интеллигентов ощущался общий психологический надлом.
Но даже в самые тяжелые годы, при общем снижении «качества» интеллигенции, её поведение руководствовалось не одними шкурными интересами. Основы этики жизни продолжали работать. «Не переставали действовать нравственные запреты на доносительство, делание карьеры на чужой беде и крови, на отказ от посильной помощи преследуемым. Конечно, не следует впадать в идеализацию: эти нравственные запреты неоднократно нарушались по мотивам страха, а порой и личной выгоды. Но до тех пор пока нарушения подвергаются какой-либо из форм остракизма или хотя бы сталкиваются с явно выраженным неодобрением их поведения со стороны членов референтной группы, их действия не влекут за собой всеобщей эрозии норм. Так в те времена было и в интеллигентской среде.»(41, с.311)
В связи с этим и вопреки всему интеллигенция сумела сохранить в себе минимальную совокупность культурных ценностей и, если можно так сказать, культурных навыков, которая была обязательной предпосылкой выживания самой культуры страны. Так же плохо ли, хорошо ли, но интеллигенция смогла наладить передачу, наследование культурной традиции и поддержания в обществе (в первую очередь среди молодёжи) интереса к ценностям отечественной и мировой культуры. Все эти функции далеко не всегда выполнялись в полном объеме, порой неразрывно с поступками, тех или иных интеллигентов не красящими. Но никто другой этим вообще не занимался. И если наше общество не деградировало до дикости, то только благодаря усилиям интеллигенции, иногда половинчатым, а иногда и титаническим. Высокая культура жила почти в подполье.
Большей частью эти функции осуществлялись через творчество, преимущественно через литературное. Как и при царском режиме, интеллигенция была оторвана от реального социального дела, и литература, по-прежнему, сохраняла большое значение в обществе. Конечно, подавляющая часть произведений была наполнена идеологической пропагандой, но «иногда по счастливой случайности сквозь цензуру прорывается прекрасный фильм или книга. Появляются они потому, что их авторы умудряются выразить всё то, что система отбрасывает и утаивает, в закодированной форме».(40, с.121)
Известный французский советолог Эдгар Морен в своей книге «О природе СССР» высказал мнение о советской литературе и потенциале, имеющимися в советском обществе: «Необыкновенная вещь, ─ восклицает Морен, ─ трагический опыт тоталитаризма вызвал к жизни самые сильные и важные произведения нашего времени. Я настаиваю на том, что лучшие литературные произведения нашего века, появляются не в американском благополучии, а в самых глубинах советской ночи. Но эта литература в аду, она запрещена, она живет в подполье. Именно эти проклятые тоталитаризмом авторы составляют культурное величие СССР». (40, с.121)
И всё-таки запуганную советскую интеллигенцию никогда не оставляла мечта о свободе, надежда на лучшее, на смягчение власти, её демократизацию. В связи с этим были пересмотрены методы достижения этих целей. Революция надолго остудила революционный пыл нашей интеллигенции, она отринула насилие, она в него больше не верила. Вера в насильственное преобразование к лучшему породила на свет большевиков. Теперь интеллигенция надеялась повлиять на власть изнутри.
Здесь, таким образом, мы можем констатировать наличие извечного парадокса отношений власти и интеллигенции в нашей стране ─ то, что Морен называл «сопротивление-сотрудничество». При пусть и пассивной, но всё же оппозиции к власти, или в подчеркнутом невмешательстве, интеллигенция стремится к сотрудничеству с властью и сотрудничает с ней, хотя при этом каждая из сторон преследует свои цели. Это проявление извечной бинарности русского национального архетипа.
Можно сделать вывод: советская интеллигенция 1920-1930 годов являлась, несомненно, преемницей и во многом продолжательницей дел дореволюционной интеллигенции. Но «мясорубка ─ идейная и физическая ─ сталинизма «переработала» интеллигенцию так, что её «интеллигентская» суть едва ли не выветрилась целиком».(48, с.8) И теперь, в настоящее время, острая нехватка интеллигентности ─ проблема и препятствие в деле строительства новой демократической России. Но то, что мы бесповоротно не утратили интеллигентность и цивилизованность ─ огромная заслуга всё той же интеллигенции сталинского периода. Она выстояла, утратив многое, но выстояла и донесла до нас русскую дореволюционную культуру, хотя бы в небольшом объёме, хотя бы отблески прежней русской культуры.
Заключение
Трансформация социальной психологии русской интеллигенции, произошедшая после революции, до сих пор во многом определяет поведение интеллигенции в нашей стране. Почти совсем выветрилась из интеллигентских душ и умов мессианская идея, идея самопожертвования во имя великой цели. Интеллигенция стала более прагматичной, всё реже можно встретить бескорыстие в устремлениях.
Интеллигенция вырастила своими руками, потом и кровью русскую революцию, которая от неё же потом и отвернулась. И теперь интеллигенция не хочет взваливать на себя прежний крест. Разочарование в насилии способствовало усилению демократических и в чём-то пацифистских настроений среди интеллигенции. Результатом этого процесса стал «бескровный демонтаж тоталитарных структур … Это обеспечило России пусть и не слишком последовательный, но цивилизованный переход к демократии».(18, с.193) В советское время интеллигенция осознала значение гуманистических ценностей. Российская история показала, что нигилизм и революция не дают результатов больших, чем реформирование и эволюция. Только пройдя через все лишения и тяготы послереволюционного и сталинского времени, интеллигенция поняла опасность радикальных идей.
Но сталинские репрессии подорвали силы интеллигенции. На нынешней России это сказывается отрицательно, так как налицо недостаток идей, необходимых для позитивного и более быстрого развития страны. В частности, несмотря на все разговоры до сих пор не сформулирована «национальная идея», которая могла бы стать стимулом для дальнейшего движения вперёд. Генерация идей ─ одна из важнейших функций интеллигенции, и слабое её выполнение указывает на пассивность, вялость, отсутствие мотивации к этому виду деятельности в интеллигентской среде.
На обыденном же уровне последствия гонений на интеллигенцию после революции на сегодняшний день проявляются в недостатке интеллигентности понимаемой как общая культурность людей.
Изучение становления социально-психологических черт русской интеллигенции и учёт накопленного отрицательного опыт даёт возможность использовать его при формировании мировоззрения нового поколения современного русского человека.
Список используемой литературы
• Анненков Ю.П. Дневник моих встреч. Цикл трагедий в 2т. ─ М.: Художественная литература, 1991. ─ Т.2. ─ М.: Художественная литература, 1991. ─ 336с.
• Балашов Н.И. Русская интеллигенция в её классическом виде как важный субъект формирования живой культуры России ХIХ-ХХ вв. // Русская интеллигенция. История и судьба / Сост. Т.Б. Князевская. ─ М.: Наука, 1999. ─ 423с.
• Белый А. Каменная исповедь // Бердяев Н.А. Духовный кризис интеллигенции. ─ М.: Канон+, 1998. ─ 400с.
• Бердяев Н.А. Духовные основы русской революции. ─ СПб., РХГИ, 1998. ─ 432с.
• Бердяев Н.А. Духовный кризис интеллигенции. ─ М.: Канон+, 1998. ─ 400с.
• Бердяев Н.А. Из психологии русской интеллигенции // Бердяев Н.А. Духовный кризис интеллигенции. ─ М.: Канон+, 1998. ─ 400с.
• Бердяев Н.А. К психологии революции // Бердяев Н.А. Духовный кризис интеллигенции. ─ М.: Канон+, 1998. ─ 400с.
• Бердяев Н.А. Русские богоискатели // Бердяев Н.А. Духовный кризис интеллигенции. ─ М.: Канон+, 1998. ─ 400с.
• Бердяев Н.А. Философия свободы. Истоки и смысл русского коммунизма. ─ М.: ЗАО Сварог и К, 1997. ─ 416с.
• Бердяев Н.А. Духи русской революции // Из глубины: сборник статей о русской революции. ─ М.: Издательство Московского университета, 1990. ─ 298с.
• Бердяев Н.А. Судьба России. ─ М.: Мысль, 1990. ─ 208с.
• Блок А.А. Сочинение: В 8т. ─ М.-Л.: Гослитиздат, 1962-1963. ─ Т.5. Проза. 1903-1917. ─ М.-Л.: Гослитиздат, Ленинградское отделение, 1962. ─ 799с.
• Блок А.А. Сочинение: В 8т. ─ М.-Л.: Гослитиздат, 1962-1963. ─ Т.6. Проза. 1918-1921 ─ М.-Л.: Гослитиздат, Ленинградское отделение, 1962. ─ 556с.
• Блок А.А. Сочинение: В 8т. ─ М.-Л.: Гослитиздат, 1962-1963. ─ Т.8. ─ М.-Л.: Гослитиздат, Ленинградское отделение, 1963. ─771с.
• Вехи. ─ М.: Новости, 1990. ─ 221с.
• Вишневская Л.И. «Левое запретительство» и некоторые проблемы русской культуры // Русская интеллигенция. История и судьба / Сост. Т.Б. Князевская. ─ М.: Наука, 1999. ─ 423с.
• Гаспаров М.Л. Интеллектуалы, интеллигенты, интеллигентность // Русская интеллигенция. История и судьба / Сост. Т.Б. Князевская. ─ М.: Наука, 1999. ─ 423с.
• Головатенко А.Ю. История России: спорные проблемы. ─ М.: Школа-Пресс, 1994. ─ 256с.
• Горький А.М. Несвоевременные мысли. ─ М.: Советские писатели, 1990. ─ 400с.
• Горький А.М. Собрание сочинений: В 30т. ─ М.: Гослитиздат, 1953. ─ Т.23. ─ М.: Гослитиздат, 1953. ─ 463с.
• Горький А.М. Собрание сочинений: В 30т. ─ М.: Гослитиздат, 1953. ─ Т.24. ─ М.: Гослитиздат, 1953. ─ 575с.
• Дмитриев А.И. Триединство. ─ Кемерово: Издательство обл. ИУУ, 2001. ─ 134с.
• Егоров Б.Ф. Интеллигенция и массовая культура // Русская интеллигенция. История и судьба / Сост. Т.Б. Князевская. ─ М.: Наука, 1999. ─ 423с.
• Иванов В.В. Интеллигенция как проводник в ноосферу // Русская интеллигенция. История и судьба / Сост. Т.Б. Князевская. ─ М.: Наука, 1999. ─ 423с.
• Из глубины: сборник статей о русской революции. ─ М.: Издательство Московского университета, 1990. ─ 298с.
• Изгоев А.С. Социализм, культура и большевизм // Из глубины: сборник статей о русской революции. ─ М.: Издательство Московского университета, 1990. ─ 298с.
• История философии. ─ Ростов-на-Дону: Феникс, 1999. ─ 576с.
• Каверин В.А. Скандалист, или Вечера на Васильевском острове. ─ М.: Правда, 1991. ─ 560с.
• Каверин В.А. Собрание сочинений: В 8т. ─ М.: Художественная литература, 1980. ─ Т.6, Перед зеркалом. Двухчасовая прогулка. В старом доме. ─ М.: Художественная литература, 1982. ─ 559с.
• Кириллова Е.А. Очерки радикализма в России ХIХ века. ─ Новосибирск: Издательство Новосибирского университета, 1991. ─ 298с.
• Ключевский В.О. Об интеллигенции // Ключевский В.О. Неопубликованные произведения. ─ М.: Наука, 1983. ─ 416с.
• Кондаков И.В. К феменологии русской интеллигенции // Русская интеллигенция. История и судьба / Сост. Т.Б. Князевская. ─ М.: Наука, 1999. ─ 423с.
• Кондаков И.В. Введение в историю русской культуры. ─ М.: Аспект Пресс, 1997. ─ 400с.
• Ленин. В.И. Полное собрание сочинений. Т.12. ─ М.: Политиздат, 1979. ─ 575с.
• Ленин. В.И. Полное собрание сочинений. Т.54. ─ М.: Политиздат, 1983. ─ 863с.
• Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянство: Философия и политическая публицистика. Духовная проза (1872-1891). ─ М.: Русская книга, 1996. ─ 289с.
• Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е издание. Т.33. ─ М.: Политиздат, 1964. ─ 788с.
• Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. В 3т. Т.2, Ч.2. ─ М.: Прогресс-Культура, 1994. ─ 496с.
• Минувшее: Исторический альманах. Ч.11. ─ М.-СПб.: Феникс, 1992. ─ 608с.
• Морен Э. О природе СССР. ─ М.: Российский государственный гуманитарный университет: Научно-издательский центр «Наука для общества», 1995. ─ 218с.
• Оболонский А.В. Драма российской политической истории: система против личности. ─ М.: Институт государства и права РАН, 1994. ─ 352с.
• Панарин А.С. Российская интеллигенция в мировых войнах и революциях ХХ века. ─ М.: Эдиториал УРСС, 1998. ─ 352с.
• Политический отчёт Центрального Комитета ХVI съезду ВКП(б) 27 июня 1930 г. ─ М.: Госполитиздат, 1949. ─ 303с.
• Розоноер Л. Истина посередине? Нет, в другой плоскости! // Русская мысль, Париж. ─ 18-24 декабря, № 4202
• Русская интеллигенция. История и судьба / Сост. Т.Б. Князевская. ─ М.: Наука, 1999. ─ 423с.
• Соколов К.Б. Мифы об интеллигенции и историческая реальность // Русская интеллигенция. История и судьба / Сост. Т.Б. Князевская. ─ М.: Наука, 1999. ─ 423с.
• Степанов Ю.С. «Жрец» нарекись, и знаменуйся: «жертва» // Русская интеллигенция. История и судьба / Сост. Т.Б. Князевская. ─ М.: Наука, 1999. ─ 423с.
• Судьбы русской интеллигенции. Материалы дискуссий 1923-1925 гг. ─ Новосибирск: Наука. Сибирское отделение, 1991. ─ 222с.
• Федотов Г.П. О судьбе русской интеллигенции. ─ М.: Знание, 1991. ─ 64с.
• Франк С.Л. Этика нигилизма // Интеллигенция. Власть. Народ. М.: Республика, 1993. ─ 415с.
• Франк С.Л. Сочинение. ─ М.: Правда, 1990. ─ 668с.
• Шафаревич И.Р. Путь из-под глыб. ─ М.: Современник, 1991. ─ 284с.
Автор текста - Екатерина Вострикова. Публикация полного текста статьи или его фрагментов на других ресурсах разрешена только с указанием АКТИВНОЙ ссылки на эту страницу!
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Комментарий может оставлять любой пользователь. Если у вас возникли затруднения с отправкой, см. раздел "Как добавлять комментарии в этот блог".